Солома 10/10

В то летнее утро все участники ужасной драмы,

которая потрясла их души несколько позже,

так или иначе пребывали в полном душевном раздрае.

Их было шестеро — два водителя, две охранницы,

начальник отдела Степанов и экспедитор Ёлкин —

все работники Энского патронного завода.

Вечно растрёпанного Ёлкина, 

старого заводского кадра,

работавшего раньше наладчиком в главном цехе,

удивительно похожего на весёлого цыгана Будулая,

вечно пьяного и ставшего вдруг вдвое ниже ростом,

мучило фантастической мерзости похмелье,

он наотрез отказывался ехать за "соломой" —

так называли порох — 

на новые базисные склады,

расположенные в двадцати километрах к югу,

поскольку боялся, что на жаре долго не протянет.

Хитрый водитель Саня Крюков вечером слил весь бензин,

рассчитывая заправить с утра полный бак,

однако выяснилось, что бензина

на заводском складе ГСМ "нет и неизвестно",

скупердяй-механик выделил Сане так мало горючего,

что тот боялся заглохнуть посреди дороги и психовал.

Тихий водитель Толя Пузиков опять поругался со своей женой,

снова на ровном месте и без видимых причин,

потом полночи не мог заснуть, 

много курил, матерился,

в итоге пришёл на работу с больной головой,

засел в кабине своего ЗИЛ-130 с кислым лицом,

отпуская вслед охранницам злые и грязные шуточки.

Охранницы, более известные как тётя Маша и тётя Галя,

прожжённые "вохровки" неопределённого возраста,

каждая с верным старым воронёным наганом в кобуре,

по извечной привычке визгливо собачились —

они в очередной раз подозревали друг дружку

в подковёрных интригах с начальством,

а потому ехать в этакую даль да по такой жаре

тоже поначалу категорически отказывались.

Сам Степанов вернулся утром с ночной рыбалки,

они то ставили сетку, то опять её снимали,

ночью хлынул ливень, все промокли как черти,

потом застряли посреди разлившегося ручья,

долго выталкивали "жигулёнок" и прокляли всё —

Степанов хотел закрыться в кабинете и поспать,

но ехать за партией «соломы» в тот утро

по разным причинам оказалось больше некому.

Вообще «соломой» порох прозвали заказчики из ГРАУ,

артиллерийский, тот больше напоминал макароны.

Наконец экспедиция кое-как добралась до места,

погрузилась и двинулась обратно на завод.

Первым рулил ушлый Саня, вторым шёл Толик,

на высохшей гравийной дороге клубилась пыль,

на половине пути договорились поменяться —

по инструкции полагалось держать интервал,

но при этом всё же далеко не отставать.

Степанов разместился во второй машине у двери,

уступив командирское место полумёртвому Ёлкину,

дело было сделано, дорога — до боли знакома,

за спиной тряслись три тонны пороха в ящиках,

шофёр был проверенный и надёжный —

Степанов пригрелся и сладко закемарил в духоте,

но вдруг проснулся — 

ощущение близкой беды,

предчувствие чего-то неладного прогнало сон.

Дорога спускалась в распадок, заросший кедрачом,

машины летели вниз в густой завесе рыжей пыли,

в полном безветрии вдруг поднявшейся до самых небес,

теперь впереди абсолютно ничего не было видно,

но водители скорость пока не сбрасывали —

уж очень хотелось им побыстрее встать под выгрузку.

— Нач-ч-чальник! — встревоженно заикнулся Толик.

— Чего, Анатолий? Может, сбавим немного?

— Надо бы этого… того… — проскрипела охранница.

Тогда-то и случилось непонятное и страшное.

Что-то знакомое мелькнуло там, среди пыли,

это был синий боковой борт ЗИЛа, шедшего впереди,

в кабине на миг наступила странная тишина —

и тут вдруг они все втроём дружно заорали:

— **яяяяяяаааааать!!!

Потом был визг тормозов и громкий удар.

Всё завертелось, словно в калейдоскопе.

Степанов видел ошалелые глаза водителя,

его двигавшиеся губы, но не слышал ни звука.

Ручка двери прогнулась под вялой ладонью,

он вывалился на дорогу, 

ноги его отказали,

колени подогнулись, 

тело больно рухнуло на землю.

В ожидании взрыва он перекатился в сторону,

закрыл лицо руками, вжался в пыль и замер —

только что три тонны пороха врезались в машину,

где лежали ещё три десятка таких же точно ящиков,

нагревшихся за день на июльской жаре,

удар пришёлся почему-то наискось, в бензобак,

счёт предстоящего взрыва шёл на секунды...

Степанов закричал водителю:

— Сдай назад!

Он не видел того, кто остался в кабине,

но верил, что кто-то там всё-таки есть,

двигатель зарычал, 

раздался звук рычага,

водитель сумел включить передачу заднего хода,

машина отъехала назад метра на три —

слава Богу, что дорога оказалась пуста.

Ясное дело, сам порох от удара никогда взрывается,

но в горящей машине мог сдетонировать так,

что воронка была бы потом двадцать на двадцать,

им показывали в первом отделе такие картинки.

Шедшая впереди них машина чудом не загорелась —

бак ЗИЛ-130 оказался пуст по причине того,

что предприимчивый Санёк слил поутру

ещё полведра бензина какому-то приятелю.

По дороге они с тётей Галей крупно повздорили,

пока ругались — прохлопали показания датчика,

которому давно скрутили голову в известных целях,

машина заглохла, водитель "катапультировался",

Ёлкин успел "ласточкой" нырнуть в кювет,

а охранница застряла в кабине и чуть не сошла с ума.

Толик при ударе запрыгнул с ногами на сиденье,

тётя Маша махом потеряла человеческий облик —

всё было понятно, кроме одного-единственного —

как так Санёк умудрился развернуть машину боком.

Сам он ссылался на то, что заглохший движок

отвлёк его внимание от управления рулём,

что ж, оставалось только развести руками: "Судьба!"

Дело происходило уже в девяносто втором,

поэтому историю решили от греха замять —

охранницам через месяц объявили благодарность,

водителям дали по выговору в приказном порядке,

Степанова лишили "тринадцатой зарплаты" —

когда он сказал дома, что отхватил выговор за "солому",

наивные дети радостно запрыгали вокруг:

— Ура! Наш папа возит коровкам сено!

Конечно, пришлось в тот же день вечером

налить Ёлкину из сейфа стакан спирта,

бывший наладчик с ходу саданул его,

потом по привычке рванул скорее на проходную —

тут главное было успеть добежать до вахты.

Выпив в конце смены махом всё то, что выдавали им

для промывки автоматических роторных линий,

наладчики мчались поскорей за ворота,

поскольку вяли от выпитого, как осенние цветочки,

дойти до автобуса сил им уже не хватало —

гидролизный спирт первым делом бил по ногам.

Шедшие рядом заносили «раненых» в автобусы —

нет, в той спаяной трудом стране своих не бросали.

Это были те самые постгорбачёвские времена,

когда алкоголь стал валютой покрепче доллара,

литр гидролизного спирта решал все вопросы,

а пили тогда все — и внутри завода, и вне его —

руководство относилось к пьянкам с пониманием,

зная, что мужикам после работы надо снять стресс,

но попавшихся на проходной увольняли безжалостно,

а стрелки ВОХР всегда отличались кровожадностью.

Но натренированный Ёлкин всё-таки успел

каким-то образом проскочить железный турникет.

Степанов, приняв свои законные сто граммов,

смотрел на его "антраша" из окна своего кабинета —

Ёлкин ковылял, автобус трогался, народ орал...

В кабинете за спиной Степанова

звонили телефоны, но он не хотел отвечать,

просто стоял и жизнерадостно хохотал —

жизнь в режиме "полного абзаца" продолжалась.