Среднерусские пейзажи 10/10

***

Небо мозглое полощет в синих глубях
дальних ливней бледно-синие полотна.
По холмам, по глинистым и плотным
мокнет черных деревень живое лубье.

Пышут зеленью леса, поля и рощи.
Влажный ветер перетряхивает кроны.
С громким граем поднимаются вороны,
да крестьяне в деревнях на слякоть ропщут.

А в сенях на тусклой зелени бутылок
забытящий, тихо дремлет забулдыга.
Дышит тягостных дворов глухое иго
сизой плесенью да гнилостью опилок.

Вор, что тащит из окна добро чужое,
загляделся не по-воровски серьезно
на лазурные сквознины в небе грозном,
просветлев от красоты на миг душою.

Церковь древняя невдалеке белеет.
Окна звонницы темнеют влажной стынью.
И ветра в проломах яростней и злее –
только склон гудит затопленный полынью.

А душа-то все болезная полюбит:
зыбь небесную и грязь загонов скотных,
и запомнит навсегда, как в синих глубях
плещут ливней бледно-синие полотна.

***

Есть поэзия с чутким слухом.
Я люблю её, сильно люблю.
В море шорохов чует ухо,
как проходит далёкий июль.

Слышишь: радуются и плачут
и латают дощатый забор,
едут с саженцами на дачу
и, зевая, выходят во двор.

Вот стучат поезда под Псковом
и песок пробивают ключи,
и в берёзе зверька лесного
будят яркого солнца лучи.

Вот грохочет нехилый ливень
ржавой жестью российских глубин.
Под Калугой, в полях, на иве
мокрый зяблик поет один.

Вот кузнечики глушат трассу,
не жалея надкрыльев и ног.
В среднерусском родном пространстве
появляются завязи строк.

Вспомнишь Клюева, вспомнишь Фета.
И расслышишь пичугу в гнезде.
Эй, поэзия, где ты, где ты?
Я – как шёпот и шорох – везде.

***

Мимо покрытого снегом сарая
В солнечный лес ухожу сосняком.
Снег, осыпаясь, на солнце сверкает
Лёгкой пыльцой, золотым ручейком.

В сердце просторнее, тише и проще...
Хочешь объять стихотворной строкой
Беличий след у берёзовой рощи,
Снежной аллеи искристый покой.

Вдоль по оврагу под тополем дивным
Взгляд мой уходит по ровной лыжне.
Быстро на солнце костюмом спортивным
Лыжник мелькает в лесной глубине.

Грузные, мощные липы толпою
Тени на снег ослепительный льют.
Мимо сугробов скрипучей тропою
Я пробираюсь обратно – к жилью.

Снова к домам деревянным я вышел
И засмотрелся, как стар и высок
Дуб утонул в море света над крышей
И над забором из свежих досок...

***

Стоит домишка, нет, скорей избушка.
Забор подгнил, зарос и ветрами избит.
А вместо ручки на двери заглушка –
Заржавленный, ладонями затертый винт.

Над черной крышей на шесте антенна.
Шумят листвой осенней липы и дубы.
Бордово-красный плющ опутал стены.
Крыльцо в саду покрыли рыжие грибы.

Старинный стол под яблоней ветвистой.
На нем пустой графин с позеленевшим дном.
Скамейка сломанная. Яркость листьев.
Кусты крыжовника под выцветшим окном.

Опавших яблок – хоть греби лопатой.
Над крышей ветхою навис тенистый сад.
Дом стар и нищ. Земля вокруг богата.
С зеленых грядок долетает аромат.

Как хорошо, как славно, как привольно!
Желтеют яблоки, склонившись до земли.
Осенний дар такой, что сердцу больно -
Не скудной мерой, а с избытком, по любви!

***

Серебристо-молочное небо и морось.
На оконном стекле стынут мелкие капли
И мне кажется, силы природы ослабли
И вороны значительно снизили скорость.

Провода вдалеке незаметней, чем волос.
С жестяных желобов в палисаднике каплет.
Зелень мокрых берез налипает на ставни
И слабей за стеной ветра жалобный голос.

А в уютной квартире на старом диване
Позабыты очки и открыт «Дядя Ваня».
Пахнет жареным луком из кухни и рыбой.

Фотография Крыма и Тютчев на полке,
В книге чье-то письмо, почерк мелкий и колкий
И виднО в уголке только слово «спасибо».