Две недели в раю 0/10

Рассказ-версия

К истории, которую я собираюсь вам рассказать, можно относиться по-разному. Кто-то безоговорочно сразу же мне поверит, кое-кто для начала задумается, а у кого-то она вызовет категорическое неприятие. Потому я решил начать ее с двух предуведомлений.

Предуведомление первое:

Все, о чем далее пойдет речь, является болезненным плодом моей воспаленной фантазии, связанным с неустойчивостью психики, плохим состоянием здоровья и тяжелым материальным положением. Именно так и следует к этому относиться.

Предуведомление второе:

Все о чем говорится – чистая правда, и было на самом деле. И хотя впрямую никто не требовал от меня не разглашать ставшие мне известными обстоятельства, и держать язык за зубами, все-таки определенную неловкость и смутные сомнения я и сам испытываю. (С чем и связано первое предуведомление).

Вот теперь, выполнив необходимые формальности, можно переходить к делу.

Уже довольно давно, приезжая на отдых в курортные поселки и городки будь-то в Крыму или на Кавказе, я испытывал неопределенное ощущение некоей тайны и загадочности. Будучи рационалистом, я приписывал такие явления проблемам, связанным с переменой места, акклиматизацией и тому подобным. К тому же отпускные удовольствия: солнце, море, вино, вечерняя музыка, влекущий женский смех и т.п. – быстро заглушали все остальные чувства, и уезжал я, уже ни о чем другом не думая. К слову, говоря, и в родном Киеве, и в других больших городах тоже некий душевный дискомфорт я тоже временами ощущал, но слишком мощными были другие помехи, чтобы на этом долго сосредотачиваться.

Вот и в этом (2004) году, собираясь в Коктебель на очередной Волошинский фестиваль, я загодя испытывал какое-то неясное душевное беспокойство. Но обо всем по порядку.

Направляясь от автостанции в Дом творчества, я увидел того самого мужичка, которого заприметил еще в прошлом году. Тогда он сидел на ящике несколько в стороне от протоптанной пешеходной дорожки, привалясь к стволу дерева местной породы. Перед ним на другом ящике был разложен товар на продажу: какое-то барахло, тряпки неизвестного назначения, стельки, шнурки и тому подобное. Незаметно было, чтобы к нему кто-нибудь подходил. Был мужик грязен, нечесан, небрит и явно под градусом. Напевая и завывая что-то неразборчивое, он монотонно раскачивался на своем ящике и время от времени довольно увесисто бухался затылком о ствол. Две проходившие мимо старушки неодобрительно покосились в его сторону – Опять Колька надрался – сказала одна. – Да что с него возьмешь – поддержала подругу другая – он вообще припадочный.

Поскольку дислокация с того времени ничуть не изменилась, и состояние мужика тоже, я постарался его обогнуть на максимально возможном расстоянии.

Выполнив все необходимые формальности, я забросил вещи в номер и поспешил на обед. Покормили неплохо, меню отличалось в лучшую сторону от прошлогоднего, да и условия проживания приятно порадовали. В номере появился телевизор, душ, горячая вода. Видно критика (или ситуация) подействовали на Яворивского, и он начал на всякий случай шевелиться. Единственное огорчение –  библиотека не работала, а это означало, что придется обходиться без затрепанных детективов.

Я успел искупаться во все еще теплом море, а вечером еще попал на халяву на прием, который устроил для творческой публики в своем кафе его хозяин, почтенный старикан, по совместительству поэт-любитель и местная достопримечательность.

Фестиваль был рассчитан на неделю, и путевку я брал так, чтобы несколько дней до начала и после окончания у меня оставались свободными.

На следующее утро после завтрака я решил сходить в интернет-клуб, расположенный у автостанции, чтобы узнать последние виртуальные новости. Рассеяно слагая по дороге очередную нетленку, я брел на автопилоте, не поднимая очи горе. Рассеянность меня и подвела. Опомнился я от творческого экстаза только тогда, когда почти с размаха не налетел на уже знакомого мужика, сидевшего на своем излюбленном месте. Глаза у него были прикрыты, и дремал он довольно крепко, так что можно было быстренько ретироваться. Но тут взгляд мой упал на его ящик с «товаром». И тут к своему изумлению среди прочего барахла я углядел знакомые и такие неуместные в Коктебеле глиняные расписные фигурки. Как бы почувствовал мое замешательство, мужик резко проснулся и неожиданно бодро спросил – Чем интересуетесь? У меня все по рублю.

Вблизи он оказался человеком еще не старым, с пронзительными голубыми глазами и памятным напевным говором.

– Слышь, друг – сказал я – Эти игрушки часом не каргопольские? Не думал, что здесь увижу.

– А ты, земляк, с Севера что ли? – заинтересовался он.

– Да, нет. Но бывал в тех краях. И в Архангельске, и на Соловках, и в Каргополе, и на озере Лача. Давно, правда. Игрушек интересных в деревеньках много собрал. Раздарил, конечно, потом почти все. А похожая красавица – показал я на дородную бабу в расписном сарафане – до сих пор у меня на столе стоит.

– Так чего ж мы всухую беседуем – заволновался он – Когда еще живого земляка встретишь. Пойдем!

Он вытащил из-под ящика сумку, сгреб в нее свое тряпье, несколько фигурок бережно сунул в карман, и мы направились за столики неподалеку расположенной кафешки.

– Николай Иванович – представился он. – Пива будешь? Я угощаю!

Я тоже назвал себя, от пива отказался, взял кофе.

– Ну, рассказывай, рассказывай – торопил, попивая пивко, Николай Иванович. – Как там у нас? Давно был?

– Да давно уже – сказал я. – Еще, дай Бог памяти, – в 81-м.

Мы повспоминали Каргополь, озеро Лача. 

– Какая красота, какая водичка, какая рыбалка! – напевал Николай Иванович. – Душа отдыхает, сердце радуется!

– Озеро дивное – согласился я – Но при мне уже чуть все не испоганили. Техники нагнали, берега изрыли. Собирались северные реки перебрасывать. Но что-то застопорилось, а потом и перестройка подоспела – так дело и заглохло.

– Я то, когда с флота после Новой Земли комиссовали, домой вернулся в Каргополь. Военруком в школе работал. А с 75-го – здесь кантуюсь.

Тут он пригляделся ко мне повнимательней – Слушай, а ты часом у нас на квартире у «Писателей» не жил? Вроде знакома мне твоя личность.

И действительно, когда я первый раз приехал (еще в Планерское) с большой компанией родичей, они сняли комнаты в домике у Веры Семеновны, работавшей уборщицей в Доме творчества. Домик стоял на его территории, вход на которую был  строго ограничен. Но временным жильцам по блату выправляли пропуска,  что позволяло пользоваться писательским пляжем и вблизи наблюдать жизнь тогдашнего литературного общества.

Домик этот располагался непосредственно у волошинской усадьбы, что очень облегчало доступ в Дом творчества. Дело в том, что задняя калитка территории музея была вроде бы заперта на солидный висячий замок. Но старожилы знали, что на самом деле замок только накинут на дужку, и, приподняв его, можно было свободно перемещаться туда и обратно, и не совершать долгий обход до официальных ворот, которые к тому же строго охранялись. Эта положение сохранялось в течение многих лет и дошло до нашего времени, хотя пользоваться таким конспиративным путем необходимости уже не было.

Я вообще-то жил отдельно в другой части поселка, но у родственников бывал часто на обеденной подкормке. К тому же был у меня там и личный интерес.

Хозяйку, женщину лет пятидесяти, располагавшуюся в летней пристройке, я видел часто, подружился с ней, и в последующие приезды наведывался поздороваться и перемолвиться парой слов. А вот мужа ее, бывшего все время в каких-то разъездах видел всего несколько раз, да и то мельком. Говорили, что он военный отставник, приехал на отдых, подженился, да так и остался. Теперь, извлекая из памяти смутные воспоминания, я понял, что Николай Иванович вполне мог им быть.

– Да и я тебя вроде помню. Как приглядишься – столько лет прошло, а почти не изменился. Только ты тогда все время где-то мотался – сказал я.

– Было дело – согласился Николай Иванович. – Помню.  Понимаешь, показалось мне, что через окно в автобусе дружка увидел. Автобус в Орджоникидзе шел, я туда и рванул. Искал, искал – не нашел. Потом еще раз поехал – говорят, был похожий, но в Керчь уехал. Я и туда, но все без толку. Жалко, закадычный дружок был. Всю службу мы с ним корешевались. Но он большую дозу схватил и сразу помер. А я – не сразу.

– Погоди, погоди, Николай Иваныч – не понял я – О чем это ты говоришь?

– Ладно, разболтался я – сказал он. – Будет время, завтра приходи. Потолкуем. А сегодня мне еще и туда нужно, и туда… Дел невпроворот.

Словам Николая Ивановича я большого значения не предал – выпил мужик, плетет несуразное что-то. Но снедаемый любопытством на следующий день все-таки пошел.

Николай Иванович уже сидел за столиком в кафе, подслеповато щурясь на солнце, но меня заметил и окликнул издалека. Я устроился рядом и вопросительно посмотрел на него.

– Хочешь спросить – протянул он – Да не решаешься.

– Будет твоя воля – расскажешь – сказал я – А нет – так нет. Настаивать не стану.

– Хорошо – решился он – расскажу. Надоело мне все это.

Далее, чтобы спрямить изложение, буду пересказывать услышанное (как я его понял) своими словами, перемежая иногда прямой речью рассказчика. 

Вернувшись со службы  домой, Николай Иванович жил при школе, в которой работал. Был он одинок, далекая родня обитала в окрестных деревнях. Чувствовал он себя неважно, но до времени перемогался. Однажды летним вечером стало ему совсем плохо. Как свалился на койку, так и пролежал два дня без сил. И понимал, что помирает окончательно и бесповоротно.

– А ночью открыл глаза и вижу что-то не так – рассказывал Николай Иванович. – Тени какие-то белые безлицые надо мной склоняются. И голоса слышны, словно издалека откуда-то:

– Окончен твой земной путь, раб Божий Николай. Впереди у

тебя жизнь вечная. Или хочешь еще по земле походить?

– Хочу, конечно, – про себя думаю – Не находился еще.

– Будь, по-твоему – слышу. У моря жить хочешь?

– Хорошо бы – думаю – я ведь моряк.

– Ладно – говорят голоса – Но здесь тебе быть уже нельзя. Здесь похоронят тебя по обычаю, с родителями рядом. А душа твоя к другому морю, теплому полетит. Вместе с новым телом…

И сразу же чувствую – тормошит меня кто-то – Мужчина, вам плохо, мужчина?

Открываю глаза и вижу – Стою я, привалившись к дереву, к тому самому. У ног чемоданчик. И какая-то баба (вроде симпатичная) за рукав меня дергает.

– Нет, ничего – говорю – порядок, морская пехота не тонет!

– Вы приезжий – спрашивает она – комнатка нужна? Идемте ко мне. Я с вас дорого не возьму, не сезон.

Поплелся я за ней, ничего не соображаю, но иду. Привела она к себе, место определила. Я снова на кровать свалился и уснул.

И опять этих белых вижу. Дают они мне вводную. Три ночи инструктировали, все переспрашивали – уразумел ли.

Короче, сообщили Н.И, что «высшими силами» проводится эксперимент. Первые опыты относились еще к началу 20-го века, а с конца семидесятых – дело было поставлено на поток.

Душа усопшего снабжается неким условным телом, отдаленно похожим на его прижизненное, и сам он направляется в какое-то другое место, где и существует впредь до особого распоряжения. В идеальном случае до Страшного Суда. А тогда уже все идет, как положено. Связано все это вроде бы с перенаселением небесных сфер, а может и с другими обстоятельствами, Н.Н. неизвестными.

(Ага, соображаю я – Возможно, какому-то Старшему Архангелу руководящие товарищи намекнули, что для перспективы карьерного роста неплохо бы «остепениться». И он живо накатал диссертацию «К вопросу о рациональном использовании…». А потом, как водится, и внедрением озаботился).

Полученное тело обладает всеми обычными (как-то: есть, пить, любить и т.п.) житейскими функциями. Но используются они только для того, чтобы не привлекать к себе внимания окружающих. А так, для существования души в такой телесной оболочке выполнение их, в принципе, не обязательно.

– Каждый год переосвидетельствование – говорит Николай Иванович.

– Это как? –  интересуюсь я.

– Ну, обычно. Во сне. Тело-то не стареет почему-то. Может им просто лень с ним возиться. Так смотрят – не слишком ли от текущего возраста отличаешься. Время ведь идет. Советуют, как постарше выглядеть – бороду отпустить, одежку носить попроще. Если совсем уж не спрячешься, могут в другое место переселить. И обязательно спрашивают – Не надоело ли, мол?

– А что может надоесть? – спрашиваю.

– Еще как! Ну, десять лет протянешь, двадцать, двадцать пять… А потом такая тоска наступает, хоть вешайся. А не повесишься – тело это неизносимое! Вот некоторые и решают – все, ухожу!

– И что тогда? – спрашиваю.

– Да точно не знаю. Но между «нашими» болтают, что вроде «пакуют» их. Душу на дискету записывают и в хранилище. В старых ракетных шахтах. И там уже лежишь не рыпаешься до самого Страшного Суда. А здесь место для других освобождается.

– И что,  много таких здесь?

– Не считал – но человек тридцать только в Коктебеле. И в ближних окрестностях хватает. Мы ведь друг друга чуем. От своих не спрячешься.

Встречались мы и толковали с Николаем Ивановичем раз шесть или семь. Обычно где-нибудь за стойкой. Приглашал я его и к себе. Но доставшийся мне  в этом году маленький номер на первом этаже и с окнами во двор ему не понравился: – Тесно тут у тебя, душно! То ли дело у меня – свобода, простор! 

Был я и у него два раза. Какой там у него простор, расскажу ниже. А свобода, да – свобода имелась.

С началом фестиваля времени для встреч стало меньше. Помню только один обстоятельный разговор утром на набережной.

– Вот ты дружка искал – говорю – А на родину съездить, родных повидать не тянуло?

– Нет. Один я. И потом по секрету скажу: это вы по нас тоскуете, сердце рвете. Иногда. А для нас все равно, как отрезало. Не тянет к «живым». Я ведь, знаешь, при Верке прижился. Все обязанности справлял, она довольна была. Но все это так, без души. Чужая она мне, живая. А потом заболела, я этим «белым» и говорю: Хочу в другое место! Перекинули меня в Гагру. Два года там пробыл. Не понравилось. Еще стрелять начали. Назад вернулся. А Верка уже померла, где теперь не знаю. Я к другой бабке прибился, вот будешь у меня – покажу.

– Ты говоришь «ваших» здесь много. А занимаются чем?

– Да кто чем! Кто водочку пьет. Это только говорится, что для маскировки. А водочка посильнее Божьего промысла будет. Затягивает.

Старичков знаешь, которые на ослике детей катают? Машкой звать. Ишачка. Тоже «наши».

Художников много. На набережной малюют. Художники они все бородатые, сколько лет не поймешь. Так и скрываются. Да и на жизнь зарабатывают.

– А что деньги вам тоже нужны?

– Нужны, конечно. Вообще-то «белые» подкидывают, но и приработок не запрещается.

А один из «наших» в Щебетовке целителем заделался, костоправом вроде. Рассказывал – недавно к нему одна дамочка с мужем приезжала. Так он так ему все растянул, что потом пришлось руль у машины переставлять. Гульфик расшивать.

А еще ребята говорили, что те, кто к большим городам привык, там и остаются. Ты думаешь, почему сейчас столько бомжей развелось? И почему их ничто не берет – ни грязь, ни мороз, ни вши, ни болезни? Потому что ненастоящие они, половина из них –  «наши».

Долго уговаривал я Николая посетить наши поэтические  сборища в кафе «Богема». Он отнекивался, но все-таки один раз  пришел. Даже побрился по такому случаю. Скромно сидел в самом дальнем уголке, пиво потягивал. А потом незаметно исчез.

– Ну, как впечатления? – спрашивал я Николая Ивановича на следующее утро.

– Что тебе скажу. Я когда у Верки жил, часто еще тех поэтов слушал. Там почитай каждый вечер в летнем кинотеатре классики выступали. Ходил от скуки и для интереса. Умных слов не слыхал. Глупые они все.

У вас здесь покрепче будет. Особенно мужики. Вон тот лысый, с бородой. И другой плотный, что в венке ходил.

А бабы так себе – не глянулись – курортная публика. 

– Зря ты так, Николай Иванович – говорю. Очень даже содержательные женщины попадаются. И в смысле стихов тоже.

– Ну, не знаю. Разве светленькая – на гитаре пела.

– А эта как тебе? – достал я из портмоне фотографию.

– Эта, да! – сказал он. – Есть на что глаз положить. И по частям, и в целом. И не только глаз. Тоже стишки пишет?

– Пишет – сказал я. – И хорошо пишет.

Он пригляделся к снимку повнимательнее – Я по фотографиям не очень-то понимаю. Тебе к целителю в Щебетовку съездить надо. Вот он все тебе расскажет.

– А что такое, Николай Иванович? – забеспокоился я.

– Понимаешь, тут непростое что-то – и жаром пышет как от костра, и сквознячком каким-то холодным тянет. Короче, опасное дело.

– Ну, женщины, Николай Иванович, вообще источник повышенной опасности – философски заметил я.

– Я ж не про стерв говорю. Про ведьм.  Ты ее лучше с собой не носи – повредить может.

– Да это дело давнее, Николай Иванович. Так по старой памяти таскаю.

– Вот не надо – серьезно сказал он – Не можешь порвать, лучше подальше отложи. Хотя сжечь было бы вернее.

Выбрался я и в гости к Николаю Ивановичу. Обитал он возвышенной части поселка, примыкающей к Карадагу. Я тоже когда-то там снимал квартирку. С тех пор, конечно, все сильно изменилось. И, если раньше к пляжу можно было съехать по склону почти на «пятой точке», то теперь пришлось бы долго идти в обход.

Николай Иванович привел меня на типичный дворик. Многочисленные клетушки и довольно длинный хозяйский дом. Мы обогнули его и остановились над глубоким обрывом.

– Меня, когда я из Гагров вернулся, здешняя хозяйка наняла – вспоминал Николай Иванович – У нее за домом сарайчик был, так она его хотела для жильцов приспособить. Только я работать начал, как дожди пошли, оползла земля, и все – не пройти, не проехать.

Действительно, вдоль задней стены дома остался карнизик едва ли в полметра шириной. Чтобы пройти по нему до сарайчика, нужны были и смелость, и сноровка.

– Хозяйка и говорит – Ладно живи уж здесь, если не боишься! Я и живу.

Опираясь на стенку и поддерживая друг друга, мы добрались до сарая. Н.И немного приоткрыл не запирающуюся дверь, и мы протиснулись вовнутрь. Только после этого дверь можно распахнуть наружу (окна в каморке не было). 

Внутри помещались двустворчатый шкаф, кровать и маленький столик на трех гнутых ножках. Голая лампочка под потолком. Все. 

Створки шкафа были прижаты спинкой кровати, и приоткрывались только на несколько сантиметров. Но Н.И умудрялся очень эротично ввинчивать руку в образовавшуюся щель, чтобы вытянуть двумя пальцами из шкафа плоскую охотничью фляжку.

Мы сидели на кровати. На столике стояла тарелка с хлебом, помидорами и виноградом. Мне Николай Иванович налил вина в единственную имевшуюся в хозяйстве кружку. Сам потягивал из горлышка.

В проеме двери были видны отроги Карадага, первые вечерние звезды на темнеющем небе.

– Наверно и я соскочу скоро. Пусть «пакуют» – сказал Николай Иванович – Тяжело, скучно, не вижу почти ничего, с глазами плохо еще с флота. Тридцать лет уже здесь околачиваюсь. А что дальше? И сколько?

– Ну что ты, Николай Иванович – неумело утешал я – Давай выпьем, полегчает. 

– И с местами у них стало плохо. «Наши» все прибывают и прибывают. «Белые намекают уже – Не пора ли честь знать. Новый закон ввели.

– Какой закон, Н.И.? 

– Дурня полная. За отправление естественных надобностей в неположенном месте – принудительное «пакование». А сами воду все время отключают.

Мы выпили, помолчали.

– Сдается мне – протянул руку Николай Иванович по направлению к известному профилю, который с этой точки был не совсем похож на себя  – что он тоже из «наших».

– Да, ну Николай Иванович – как такое могло быть. Он человек знаменитый, вся жизнь на виду, биография по часам расписана.

– Не знаю – сказал Н.И. – Но чувствую, что из «наших». И ушел, когда невмоготу стало. А ты оставайся ночевать, все равно теперь сам отсюда не выберешься. Если ночью помочиться надо, давай прямо с обрыва. Тебя эти законы пока не касаются. А я уж до утра потерплю. 

Фестиваль шел своим чередом. А я подумал немного над   рассказами Николая Ивановича и пришли мне в голову некоторые мысли. Которые и привожу в виде еще двух отступлений.

Отступление литературное (краткое).

Многое лежит на поверхности. И почувствовать или предугадать это многое иногда совсем не сложно.

Записывал я этот рассказ и параллельно готовил «Книжное обозрение» к очередному номеру «Живого Журнала». И вот нашел в одной хорошей книжке такие строки:

«…Населены все окрестности Рая, словно в Шанхае…»

Мне кажется, очень похоже на нашу историю. Только в поэтической форме, конечно.

Отступление детективное (более пространное).

Прост-то, я прост, но не совсем. Обдумывая все, что стало мне известным, я задавал себе бесчисленные вопросы. Особенно поражала незаурядная осведомленность Николая Ивановича в целом ряде подробностей и нюансов, которые вряд ли могли быть доступны рядовому насельнику здешнего Рая.

А может быть он не тот, за кого себя выдает?

Или его тоже используют «втемную», и при его помощи «сливают» мне эту информацию. И, по сути, он агент влияния («сливания»)?

Ясно с первого взгляда, что человек я болтливый, и не удержусь от того, чтобы распространить информацию дальше. Но какова тайная цель всей операции?

Внедрить идею в массовое сознание? Подорвать веру, расшатать устои? Или у них там идет своя борьба, и плетутся изощренные интриги, а я стал всего лишь мелкой фигурой в этой большой игре.

Вопросам не было числа, и я понимал, что ответов на них мне не найти.

Чтобы разобраться во всех хитросплетениях происходящего, надо было бы быть или очень умным человеком, каковым автор, к сожалению, не является. Либо же Суперагентом (типа ДБ-007), героем крутого боевика, которые подобные задачки щелкает как орешки. Но им автор тоже не является, на это раз уже к счастью.

Вот собственно и все, что я собирался вам рассказать. Но поскольку жанр произведения обозначен как «рассказ», то и закончить его хотелось как-то более или менее эффектно.

Все участники фестиваля давно уже разъехались. Завершился и срок моей путевки. Новых постояльцев в номер не ожидалось, поэтому у меня утром еще было время, не спеша, уложиться, сходить позавтракать в столовую (но уже за наличные) и попрощаться с морем. Купаться на дорогу я не рискнул, но на пляж вышел и побросал в надлежащую волну монетки помельче, каких не жалко.

Вернулся в номер, сдал ключи, подхватил вещи и потащился на автостанцию. С солидным запасом по времени. Груз нетяжел, и дорога недалека, да носильщик больно слаб.

Николай Иванович уже дремал на привычном месте. Когда я остановился рядом с ним передохнуть, он приоткрыл правый (сильнейший) глаз.

– Отбываешь, Матвеич? – спросил он. Отбываю, Иваныч – в тон ему ответил я.

– В наступном году приедешь?

– Не знаю, Иваныч. Как карта ляжет. Вот если обещаешь дождаться меня, обязательно приеду – неловко пошутил я.

Он с трудом разлепил второй (слабейший) глаз и скептически оглядел меня с головы до ног, как будто видел в первый раз.

– Дождусь – уверенно сказал он – Тебя, обязательно дождусь!

Мы попрощались, и я направился к стоянке автобусов. До отъезда оставалось минут тридцать. Я разместил свои сумки в багажном отсеке, занял место у окна, согласно купленному билету. Салон постепенно заполнился пассажирами и вещами. Водитель огляделся, втиснул в проход еще тройку безбилетников на припасенные табуреточки, и машина тронулась.

Но, проехав несколько десятков метров, притормозила. Хлопнула дверца, и шофер направился по своим делам к киоску через дорогу. Я отодвинул шторку, прикрывавшую окошко от солнца. Оказалось, что остановились мы аккурат напротив Николая Ивановича.

Он стоял на тротуаре у самой дороги и смотрел мне прямо в глаза. Губы его шевелились. Через стекло и за шумом работающего двигателя ничего слышно не было. Но мне показалось, что я разобрал то, что он сказал.

– Если что, просись сюда. К «нашим»!

Дверца снова хлопнула, водитель со скрежетом включил передачу, и маршрутка двинулась в сторону Симферополя.