Апельсины 10/10

Всегда теряю душевное равновесие, если вижу апельсины. Нет, так, как они лежат в большинстве супермаркетов – навалом – это еще ничего. А вот в авоськах (ну, знаете, нынешние эти пластиковые сетки), кульках и прочей таре – настоящее испытание. Особенно под Новый год. Он для меня всегда ассоциируется с апельсинами. Да-да, не удивляйтесь. Для всех – мандарины, а у меня – апельсины.

Маленькая девочка в комнате наряжает ёлку. Дерево раза в два выше нее, а она тянет руки к верхним веткам, чтобы повесить на одну из них яблоко. Нет, оно не настоящее – папье-маше. Сначала они с мамой делали его дома, а потом, в школе, она его разукрашивала. Но это было ЕЁ яблоко, и ей хотелось, чтобы оно висело высоко, и его все видели, особенно папа.

А папа как раз пришел с работы. Было слышно как они с мамой разговаривают о чём-то в коридоре большой коммунальной квартиры. Дверь чуть приоткрыта, девочка замечает как мама своими кулачками стучит по папиной груди. Слов не разобрать, но они неприятные, судя по интонации. А потом…потом папа заходит в комнату, протягивает дочке авоську с апельсинами. И мама, которая бьет его сзади по руке и плачет. Авоська падает, и апельсины катятся по полу. Шесть или семь ярких оранжевых мячика. Виновато улыбаясь, папа молча поворачивается к двери и уходит.

На новогоднем столе апельсинов не было. Мама выкинула их в мусорное ведро со словами: «Не надо нам подачек!» И Деда Мороза тоже не было. Девочка впервые засомневалась тогда, а есть ли вообще Дед Мороз. Сомнения частично были сглажены подарком, который, всё-таки, лежал под ёлкой. Смешная плюшевая собака с длинными ушами и, почему-то, печальными глазами-пуговицами. Или просто ей тогда показалось, что печальными.

Ёлка стоит в углу комнаты, а я сижу с коричневой плюшевой собакой. У нее заштопано ухо и потерян «родной» глаз, но она всё еще со мной. Дышать тяжело, но простуды нет. Это апельсины. Сегодня они снова появились. Будто бы картинками прошлого: авоська, пол и катящиеся оранжевые шары. Тень Деда Мороза схватила ледяными руками сзади за плечи и не хотела отпускать.

Началось всё полгода назад. Он – в кафе, пьет кофе и смотрит в окно. Единственное свободное место – за его столиком. У меня чай с имбирем. Продрогла на декабрьском ветру, стоя на берегу Невы. Решила согреться в ближайшем кафе – и вот. Руки обхватывают горячую чашку, а глаза невольно останавливаются на мужчине напротив. Он читал. «Три товарища». Странно было это видеть. Бумажная книга. А он словно почувствовал мой взгляд, улыбнулся и сделал глоток. Ни попыток познакомиться, ни слова. Допил кофе и ушел.

Знаешь? Глупое начало вопроса, да? Знаешь, как тянется по земле скользкий дым? Шла по улице, окруженная силуэтами прошлого. А из будущего вдруг выглянуло солнце. Ненадолго. По дыму соскользнула в привычную серость. Раз-два, раз-два, три. Тридцать ступенек вверх. Верный пёс. Одеяло.
Бум! Тротуарная тишь белой ночи, канал Грибоедова, я с Есениным не спеша иду домой. Ночной Петербург кормит рифмами, и от этого десерта невозможно отказаться.

- Что читаешь? – вздрагиваю от неожиданности. Знакомый незнакомец из кафе. Бархатный голос распеленал душу. Искромсанная стихами Сергея Александровича, она неожиданно легко поддается обаянию мужчины.

Липовый июнь делает воздух сладким. Вы пили когда-нибудь липовый чай с привкусом моря? А со вкусом рассвета? Я не сошла с ума, предвосхищаю ваш вопрос. Просто влюбилась. Удивительно то, что я не знала его имени. И он не знал моего. Так было тогда, в первый раз, и во второй. Так было до тех пор, пока ржа осени не навалилась на город и не стала потихоньку точить то, что называлось душой.

Нам (?) было хорошо. Приходила я, приходил он. Отпечатки рук на белой простыни, оторванная пуговица рубашки под кроватью, улыбающийся печальный глаз собаки на комоде.

Имя его я узнала, впрочем, сейчас уже не важно. А он моего не спрашивал. Окриком на улице, в подъезде, из ванной. Паркет недовольно скрипел под его ногами, а печальный глаз любимой игрушки становился печальнее с каждым днем.
Пестрая осень сменилась серебром изморози на крышах. Так эта дама припудривала свое стареющее лицо. Он приходил всё реже, я оставалась наедине с Есениным и, иногда, с Ремарком, забытым как-то им.

Я гладила рукой живот. Пока небольшой. Одиночества не было, хотя мы не виделись уже почти месяц. Раз-два, раз-два. Размеренные шаги по комнате, приоткрытая дверь. Уже не та, фанерная со стеклянными вставками, какая была в далеком детстве. Да и квартира давно не коммунальная.

Лепестками усыпан пол до кухни. Несла розы до мусорного ведра. Всё, что осталось от его последнего визита. А он позвонил, обещал быть. Сегодня.
Был. Утром сходила на ближайший елочный базар, купила елку. Теперь елка почти в два раза ниже меня. А на верхней ветке всё также висит МОЁ яблоко.

На мне облегающее вечернее платье. Свечи на столе. Он вошел как всегда неслышно. В руках держал пластиковую авоську с апельсинами. Вывернуло наизнанку. Сразу и вдруг. Он мог ничего не говорить, но он сказал. В смысл я уже не вникала. Открывающийся рот и холодные глаза. Тень Деда Мороза. Апельсины он протягивал уже в пустоту. Пять оранжевых шаров как в бильярде раскатились по углам, один остался в центре.

Дверь в комнату долго оставалась открытой. Я надела пальто. Раз-два, раз-два, три. Тридцать ступеней вниз. Обеленный Петербург заботливо укутал снегом. Из кармана торчала улыбающаяся морда моей верной собаки, а я шла навстречу февралю. Под елкой, дома, лежало письмо Деду Морозу. В нем было всего три слова: подари мне счастье. И я знала, что счастье обязательно будет.