— Кыё! Кыё! По колена стоя в воде... 10/10

* * *

– Кыё! Кыё!

По колена стоя в воде, не выпуская тачки, он мочится в реку.

Возле моста, напротив трубы, извергающей пену

и мыльную воду бань, напротив заброшенного погоста

и еще не взорванной церкви на том берегу

он стоит в воде и мочится в реку,

не понимая как будто и сам, как сюда забрел,

а по лицу блуждает улыбка то ли блаженства,

то ли безумия; кончив нужду, он там и стоит,

где скот обычно вброд переходит реку,

стоит, не оправляя штанов, уставясь в поток,

онучи набрякли паводковой водою,

и он не знает, что делать дальше, так и стоит,

держась двумя за свою тележку, и что-то бормочет,

что-то мычит, но одно лишь слышно: – Кыё! Кыё!

Что это? причет? или проклятья?

                                                    Каждой весною

по мостовой железный грохочет гром.

– Это Кыё-Кыё, – в пустоту кивают, –

выкатил тачку свою, – и под лай собак

он возникает в серой казенной шапке,

в красных галошах собственной выклейки – вот,

вот он проходит, лязгая, громыхая,

чуждый всему и всем, и старухи вслед

крестятся скорбно как на Илью Пророка,

а мужики ворчат: – Проходи, проходи, дурак,

или в Андреево хочешь? – и, дернув тачку,

он исчезает в слепящем сумраке дня

так же внезапно, как и пришел, лишь рокот

ходит с собачьим брехом то тут, то там,

следуя по пятам...

                                                      Зачем человек явился?

Зачем как судьбу толкает два колеса,

и в праздники плачет, и лихо с улыбкой терпит,

и радуется не к месту: я видел сам,

как он с оркестром рядом шел похоронным

и, обнажая десны, беззубым ртом

весь ликовал, смеялся беззвучным смехом,

вот, мол, кыё, смотрите, кыё-кыё –

что с него взять! Пришел незнамо откуда,

и неизвестно где сгинет.

                                                – Не отдавай,

не отдавай меня в Андреево, – говорила

мать моя перед смертью, а у самой

были такие глаза...

                                        Недавно случаем

я проезжал это место. Одноэтажный дом

старой постройки, без царя перестроенный,

в поле на выселках, можно сказать, барак,

но с мезонином, и на крыльце сидели

люди, все в чем-то сером, стайка людей,

не говоря меж собой, нахохлясь как птицы,

выбившиеся из сил, упав с облаков

на полевое суденышко... но не это

странным мне показалось, не дом-приют

и не его обитатели, а то, что сам я,

кажется, был там, знаю его изнутри

до половиц, до черных латунных ручек,

вскриков и запахов хлорки, урины и

сквозняков, гуляющих коридором,

хлопающих дверьми: – Проходи, проходи...

О, то не гром расходится мостовыми,

это Кыё-Кыё в небесах летит

на оглушительной тачке своей, и слабый, белый

тянется инверсионный след за ним,

медленно растекаясь и багровея

знаками тайн...

Что он хотел сказать, думаю я, просыпаясь,

и на рассвете через полвека, путая сон и явь,

всматриваюсь и вижу стоящего человека

в мутной воде и вопрошающего опять:

что? кого? – но нет у пустоты ответа,

нет и всё! Ах ты катанье наше, мытье,

никуда от вас – Иордан, Флегетон и Лета

или Вохна у ног... не знаю... Кыё. Кыё.