Куда идут солдаты 10/10

Прошёл дождик

    Прошёл дождик, охладив скалы и превратив пыль в скользкую грязь. С противоположного склона бил ДШК, не давая возможности пошевелиться. Достать его мог только снайпер, но у того не получалось даже поднять голову, не говоря уже — прицелиться и произвести выстрел. ДШК искал его, выцеливал, стараясь уничтожить в первую очередь. Было холодно и страшно. Парни лежали, вжавшись в камни, и ждали вертушек, вызванных два часа назад. Вертушки почему-то не прилетали, а густой рокот ДШК заполнял пространство, напоминая о секундном промежутке между жизнью и смертью.

    Группа напоролась на засаду при выходе из ущелья. Ду́хов было не много, но они занимали хорошо оборудованныe позиции, и огонь ДШК моментально уложил парней на землю, лишив возможности оказать сопротивление. Все пятнадцать человек распластались и не могли даже протереть глаза, высморкаться, выпить воды из фляжек. Не говоря уже о том, чтобы поднять голову и осмотреться. 

    На политзанятиях солдатам объясняли, что Советская Армия исполняет интернациональный долг, защищая мирное население Афганистана. Но было не понятно, от кого. Душманы — люди неопределённого возраста с изорванными глубокими морщинами лицами, молодыми глазами и искорёженными тяжёлой работой руками меньше всего походили на тех, кого так подробно обрисовывали политработники. Они, скорее, напоминали средневековых защитников деревень — жестокиe, фанатичныe, уверенныe в своей правоте и не боящиeся смерти. 

    Потерь пока не было, но духи, похоже, собирались атаковать под прикрытием пулемётного огня, и тогда группе было бы не сдобровать. 

    Вертушки не прилетали, ДШК крошил каменистую землю, а парни лежали и надеялись, что солдатский Бог и в этот раз пощадит их — двадцатилетних дураков, верящих в Родину и любовь, и не желающих умирать.

*************

Идут солдаты

    Идут солдаты. Давно идут, устали. Хуже всего тем, кто по полной боевой – особенно, если тащат на себе двойной боезапас: лифчики набиты снаряжёнными магазинами, в эрдэшках – по девятьсот патронов калибра 5.45. Четыре гранаты – это уж кто где присобачит, тут у каждого свой вкус. Но запалы – отдельно, т. к. идти далеко и долго, а если запалы ввинтить, то за время похода они могут проржаветь и сработать. А оно солдатам надо? 

    Идут, короче. Некоторым идти совсем легко – боезапас истрачен полностью, фляги пусты и даже автоматы, каски и броники утрачены. Вот они и стараются помочь тем, у кого снаряжения больше – берут их автоматы, гранатомёты и письма из дома, которые случаются потяжелей любого оружия. 

Один – высокий татарин с женским именем Зина – идёт, как красный командир Щорс – голова обвязана, кровь на рукаве, но в руках чётки перебирает и бормочет что-то. Стыдно ему – воевал со своими единоверцами, даже подстрелил, кажется, парочку. А что оставалось делать, если единоверцы накрыли перекрёстным огнём боевого товарища Зины – Марика. И этого Марика сейчас вообще несут – картаво молчащего, с громадными скорбными глазами… и выглядит это странно – ведь предки Марика очень любили ходить – как-то даже сорок лет ходили по бездорожью. А этот сплоховал – ножки потерял где-то, и поэтому идти ему нечем. А куда делись ножки замкомвзвода матобеспечения Марика Чернявского – лучше не говорить, чтоб никому не пришло в голову назвать его «позором еврейского народа», не только не сумевшего чужие ножки прихватить, но и свои не сберёгшего. 

    А ефрейтору Ивану Перескочипечко тоже стыдно – в последнем переходе во время привала, когда предпоследнюю фляжку передавали из рук в руки, он заглотил воды больше, чем полагалось – вспомнил, как на танцах в Доме Культуры им. Цюрупы на спор одним глотком засосал в себя бутылку водки.

В общем, идут солдаты… как-то тяжело, со стыдом, но идут. Матерятся, анекдоты похабные рассказывают, фотки подозрительные целуют… ненормальные какие-то. И ни один самый задрипанный главарь администрации даже цветочка хиленького им не протягивает.

    Давно идут – устали, вспотели. Заходят в деревни, а там румяные бабы льют им студёную колодезную воду на чёрные от солнца шеи и стёртые амуницией плечи. Заходят в кишлаки, и рахатлукумные Гюльчатаи поливают их пыльные спины из медных кувшинов, тщетно пытаясь спрятать бархат чёрных глаз под мгновенно становящимися прозрачными паранджами. Заходят солдаты и в города Аттики и Пелопоннеса, и белорукие древнегречанки с ахматовскими носами и гордыми плавными движениями льют им на торсы прохладу горных источников из глиняных амфор. А в стойбищах чукотских оленеводов их встречают прокуренные чукотские оленеводы, поят пахнущим дымком чаем, угощают всякими подтухшими деликатесами и укладывают спать со своими жёнами. А утром счастливые жёны, прощаясь, дарят солдатам грубые фигурки из моржовой кости и со словами: ”Русская солдата – лучшая солдата, однака!”, уходят в чум варить кофе, курить, ждать с работы своего любимого оленевода и вспоминать странных русских солдат – вспыхивающих и быстро угасающих, и бормочущих во сне, и пугливо озирающихся в момент просыпания.

    Идут солдаты. Давно идут, устали. Люди думают, что солдаты идут в края, где небо касается земли, но они идут совсем не туда. А куда – никто не знает, даже они сами.