Вы есть 10/10

Раскинутые руки, обнимающие пустоту. Неестественность.
Нарисуй мне твое счастье.
Двадцать восьмой этаж. Город внизу кишит машинами, огнями, заливает в барах чьи-то проблемы. Хочешь коньяку? Даже не выпьешь со мной? А покурить? Ну, на крыше…Выше только небо. И ты. На расстоянии вытянутой руки, но не  могу дотянуться, проваливаясь в вакуум безвоздушности. И губы твои, шевелящиеся в ответ на мои вопросы, не доносят смысла. ПрОпасть. ПропАсть в закоулках памяти, уперевшись лбом в один из тупиков лабиринта.
- Извлечь себя невозможно, - скажешь ты.
- Лоботомия, - отвечу я тебе.  – Больно, но иногда эффективнее средства не найдешь.
– Радикалистка, - улыбнешься грустно в ответ.
- Можешь подать апелляцию, - эхом отзовусь в твоей голове.

Прибойная полоса шорохом нашептывает что-то своё. Убитое солнце закатилось за невысокие волны, принося кровавое жертвоприношение морю. Песок под ногами поскрипывает, жалуясь на трудный день, на беспощадную воду, жестокое светило и дурно воспитанных людей.
- Столичная, - говоришь ты, вынимая за горлышко из воды бутылку.
- Что? – переспрашиваю.
- Столичная штучка, - снова с грустинкой улыбаешься в ответ.

Люминесцентные огоньки светляков превращаются в отсветы городских фонарей. Глянцевая поверхность Невы и полосатое тело стрелки Васильевского острова на ней в молоке уходящих белых ночей.
- Четырнадцать.
- Что четырнадцать? – переспрашиваешь ты.
- Четырнадцать полнолуний до Нового года.
Бой часов в темной комнате с окнами на Исаакий.
- Четырнадцать, - повторяю снова.
- Что четырнадцать?
- Четырнадцать квадратных метров счастья, - отвечаю тебе, ладонями изучая твою спину.
- Ретро, - говоришь мне, кивая на часы с маятником.
- Вот это – ретро, - я достаю с полки пластинку и завожу патефон.

В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван…*

Вздыхаешь. Терпеливые пальцы задержались на моей талии. Мы покачиваемся в такт песни. Это сложно назвать танцем.
- Петь можешь?
- Я не Вертинский, - снова улыбаешься. Грустинка растворилась в питерском тумане. Свет проезжающей машины пробежал по стене, наткнулся на фикус, длинная тень которого испуганно забилась в угол.

Мое поколение молчит по углам,
Мое поколение не смеет петь,
Мое поколение чувствует боль,
Но снова ставит себя под плеть.**

Словно в ответ на мой вопрос по ночной улице несутся строки из «Алисы».

Тебе так трудно решиться, ты привык
Взвешивать - против, взвешивать - за.
Пойми,
Я даю тебе шанс.**

- Я даю тебе шанс, - шепчу вслед за песней.
Иском к памяти. Слушай.

Искра случайно (случайно ли?) залетевшего светляка, казалось, разбудила город. Он, умытый ночным дождем, влажный, заиграл красками на куполах храма Покрова-на-крови, «включил» Исаакий, ткнулся носом в Кронштадт, мол, вставай, сынок.
- Круглая.
- Что?
- Луна сегодня круглая, ты права. Полнолуние. Четырнадцать полнолуний, - добавляешь, глядя в мои глаза.
- Осенью.
- Осенью?
- Да, мы приедем сюда осенью.
- Приедем.
- Знаешь, а здесь, за углом, раньше стоял автомат. Можно было бросить двушку и позвонить.
- И всегда были очереди, - добавляешь ты.
- Позвонишь?
- Нет.
Переулки, проходные дворы, тупики. Автомат на месте. Правда, не в будке, как раньше, а на стене. И по карточкам.
- Так, позвонишь?
- Нет.
- ????
- Двушки кончились и…невозможно позвонить из прошлого.
- А из будущего?
- В будущем ты – со мной.

Раскинутые руки, обнимающие город и тебя. Есть между вами что-то общее. Ступеньки парадных лестниц, почему-то закрытых уже девятый десяток лет, переулки, в которых можно заблудиться и уйти в никуда. Но это не главное. Главное – вы есть…

*  А.Вертинский. Магнолия. Танго
* К. Кинчев. Мое поколение