Дом 10/10

Дом. Ты помнишь наш старый дом? Он царапал своей крышей обиженные хмурые тучи, которые тут же начинали плакать. Летом в его подъездах было прохладно, дом всегда улыбался, видя, как кто-то заходил к нему в гости.
 
Его окна-глаза с грустью смотрели на сгорбленные фигуры людей в черном, несущих домовину. Вздыхая, он будто кричал вслед. Только криков этих никто не слышал. Лишь вороны, испуганно взлетали с крыши, сетуя на беспокойную каменную громадину.

А ещё…Январь. Та далекая зима, когда мы впервые не надели валенок, потому что всё растаяло. В воздухе пахло сыростью и ёлками. Они валялись всюду, у каждой помойки, с надеждой смотря на старый год, который ушел, даже не обернувшись. И елки плакали, роняя иголки в серую неприятную жижу то ли грязи, то ли снега.

Скрип. Этот родной, звук, который можно узнать из тысяч других. Так скрипела дверь только в нашем доме. Дворник с ожесточением мел листву (это повторялось каждую осень), что-то бурча себе под нос. Он ругался, но ни слова не было понятно. Хотя, нет, одно слово было знакомым. Оно часто повторялось, и его лучше всего можно было расслышать: башка. И очень слышен был свисток. В эти минуты дворник тряс метлой и, грозя кому-то, высвистывал занимательные трели. Потом, выплевывая свисток, опять что-то говорил-говорил, вызывая наш смех, потому что в конце обязательно добавлял, словно крякал: кирякми. Понимал его только сосед с пятого этажа, молодой парень по имени Рустем.

Рядом с подъездом вход в подвал, вспоминаешь? Он постоянно был на замке, вызывая неподдельный детский интерес: а что там за закрытой дверью? Это потом ты научился открывать этот замок шпилькой, которую доставал из моих волос, и мы спускались на несколько ступенек. Сердце уходило в пятки, горела кожа, и единственным спасением было прижаться к прохладной стене подвала. Твои ладони опускались на плечи, а я шептала: остановись…Но иногда это было так тихо, что никто, кроме меня самой этого не слышал.

Не слышно было и в тот осенний вечер. В сумерках мы спустились в подвал. В твоих руках было вино. Зеленая бутылка с тремя семерками на этикетке. Три топора, смеялся ты.  Граненый стакан, один на двоих, и тепло, разлившееся по телу. Тусклая лампочка отражалась в глазах. Руки. Эта нежность, с которой они путешествовали по моему телу. Наши тени, причудливо изогнувшиеся на стене, образовали одно целое. Я глупо смеялась. Ты говорил: люблю…Голос звучал где-то вдали,  еле различимый. Сердце отчего-то бешено колотилось, иногда проваливаясь в бездну вместе с сознанием…

Не хочу тебя отпускать…Черный кот внимательно посмотрел на нас снизу вверх, кивая головой, словно подтверждая твои слова. Сон закончился. Лёгкий ветер принес утреннюю прохладу. Ты стоял у моей постели и улыбался. Вещмешок за спиной, смешная, надвинутая на лоб, ушанка. Ты сказал мои слова…
Дом снова вздыхал. Вместе со мной. Туча, зацепившаяся за конек крыши, обещала вылиться полностью. Ну и к лучшему, слёз не было видно.

Всё также скрипела дверь, заставляя вздрагивать от каждого звука и бросаться ко входу. Время тянулось бесконечно медленно.

Помнишь, как ты вошел во двор и крикнул: здравствуй, дом! И он вздрогнул. И улыбнулся. Открыв окно, я размахивала руками, горло вдруг сдавило, и одними губами (а ты услышал): лечу!

Ловлю! – также беззвучно ответил мне. Голова твоя отливала серебром, и дом в одночасье сгорбился и постарел. Треснула штукатурка, облупилась краска на двери, скрип стал жалобно-просящим.

На входе в подвал, наш подвал, теперь висела записка. Корявым почерком было выведено: входить кирекми!!! Именно так, с тремя восклицательными знаками. Здесь начиналась наша жизнь…

Выдумщица, говорил ты мне, когда я рассказывала тебе о том, как мы с домом ждали тебя ночами. Выдумщица, соглашалась я. Ты доставал бумагу, вытаскивал перо и чернильницу: твори. Я морщила нос, улыбалась, вызывая твой смех, а ты махал рукой и уходил на балкон, покурить. И беседовал с домом…

Ты помнишь наш старый дом?