Снег на Покров 10/10

В ночь на Покров 

я проснулся в половине третьего,

чтобы растолкать поварих,

поскольку завтрак и обед

никто не отменял,

а морить голодом

семь десятков людей,

осатаневших за две недели

в приамурской глухомани,

было опасно.

Вместо обещанной пары дней

наше мероприятие,

которое меня так и подмывает

назвать коротко и смачно,

но при том крайне нецензурно,

растянулось неприлично надолго.

Я вышел на крыльцо барака,

пребывая в тайной смутной надежде,

и горло моё 

тут же перехватило от тоски -

проклятый снег за ночь так и не выпал,

в чёрном небе матовела луна,

переливались острыми искрами звёздочки,

гладил лицо тёплый южный ветер,

не оставляя никакой надежды

уехать наконец-то отсюда сегодня

к чёртовой матери.

На дворе стоял девяносто пятый,

картошка в ту осень уродилась на диво,

а поскольку урожая на селе

ждать было как-то не принято,

то одолеваемые жадностью колхозники

завыли перед губернатором в голос,

прося помочь собрать с полей

ценный натуральный продукт,

который и свиней накормит,

и самим с голоду пропасть не даст.

Горожане в поля ехать не хотели,

крупных трудовых коллективов

в городе почти не осталось,

принуждать хитрых коммерсантов

было только себе дороже,

поэтому кто-то умный чиновник

придумал грамотный ход,

и губернатор призвал население

выехать на совхозные поля,

дабы собрать от щедрот природы

каждому по мешку картошки

в самоличное пользование.

Грехов у нашего директора

перед памятливым губернатором

было в полном избытке,

поэтому наш хлебозавод обязали

предоставить транспорт

под собранную картошку

и отвезти желающих на местность,

а заводу в приказном порядке

порекомендовали устроить

нечто вроде субботника.

Обещание халявы, как всегда,

подействовало безотказно.

Когда увидел я хмурым утром

выезжающую с завода колонну,

то очень развеселился.

Желающих набралось

целых четыре автобуса,

причём треть контингента

составляли "шноранты",

самые отпетые городские нищеброды,

а попросту говоря, бичи.

Вперемешку с ними ехали

наши кочегары, плотники

и прочие столь же колоритные

представители рабочего класса,

которые начали пьянствовать

ещё со вчера, с пятницы,

и останавливать сей процесс

пока явно не собирались.

Я представил себе,

в каком состоянии эта банда

через полторы сотни километров

вылезет на совхозные поля,

и гаденько захихикал.

Зря посмеялся – вот за это

боженька меня потом и наказал.

В последнем автобусе

тряслись двадцать солдатиков

из местного погранотряда,

из-за которых, собственно,

я и явился в субботу на завод,

поскольку шеф дал указание

мне лично забрать их из части.

Солдатики усиленно жевали

украденный с транспортёра хлеб,

и, похоже, совершенно не задумывались о том,

куда и зачем их сейчас повезут.

Лишь бы не обратно в часть...

Замыкали колонну два КАМАЗа,

на которых планировалось

доставить в город

захваченный у селян картофель.

Вся эта дивная картина

до боли напомнила мне

кадры кинохроники

про начало немецкого блицкрига

в июне далёкого 41-го.

Для полной картины

не хватало только звуков

Седьмой симфонии Шостаковича…

Директор наш, Семён Дмитриевич,

почему-то наивно посчитавший

предстоящую поездку в село

милой загородной прогулкой,

верил в свою директорскую власть,

в силу начальственного окрика.

Обычно злой с похмелья и раздражённый,

в это утро, на удивление, он был трезв,

при этом возбуждён и даже весел.

Он предвкушал приятное развлечение,

надел по такому случаю сапоги,

нашёл где-то стальную кочерёжку

и взахлёб рассказывал всем о том,

как вечером у костра

он будет вкусно кушать

печёную картоху своего детства.

А вот зачем он потащил с собой

в эту мутную поездку ещё и жену,

я так толком и не понял...

Но тогда, посмеявшись про себя,

я сделал колонне ручкой,

с отвращением припомнив,

сколько раз по осени студентом

ездил в колхозы на картошку,

облегчённо сплюнул,

грязно, цинично выругался

и пошёл себе домой отсыпаться

после недавней командировки.

Но отдыхал я, увы, недолго.

Сначала в дверь мою позвонил

юный лейтенант-пограничник,

отыскавший мой адрес в охране,

он представился мне Димой

и потребовал вернуть его взвод.

Я объяснил ему ситуацию,

но лейтенант оказался туповат,

как, впрочем, всё наше офицерьё,

у которого «сердце под прицелом»

находится совсем не просто так,

а ввиду полного отсутствия мозгов,

и мне пришлось просто послать его.

Тогда несчастный лейтенант Дима,

уселся на лестничные ступеньки,

начал монотонно раскачиваться,

что-то бубнить и тихо подвывать,

пугая обитателей подъезда.

В довершение к этому дурдому

с завода позвонил начальник охраны,

который передал мне приказ шефа

срочно ехать к нему в колхоз,

захватив со склада продукты.

Я вызвал дежурный автобус,

оделся на всякий случай потеплее,

простился с загрустившей женой

и поехал загружаться.

Недолго думая, я решил брать всё -

от водки до макарон -

вернуть товар было недолго,

а вот найти в сельской местности

в далёком 95-м мешок муки или сахара

было делом абсолютно безнадёжным

даже при наличии денег.

Лейтенант Дима почуял надежду,

тихонько проник в автобус

и сидел позади тише мыши.

Вскоре я очень пожалел,

что взял его с собой...

Далеко за городом

встретилась нам по дороге

белая директорская "Волга",

вся забрызганная грязью,

и выскочивший из неё директор,

помятый и перепуганный,

понёс нечто ужасное и нечленораздельное.

Оказывается, трудовые диверсанты

перепились ещё по дороге,

передрались с солдатиками,

сам директор чудом спасся,

жену его чуть не изнасиловали,

"Волгу" пытались перевернуть,

автобусы куда-то сразу же исчезли,

и что теперь делать

со всем этим кошмаром,

было абсолютно непонятно...

Но вариантов не имелось,

надо было ехать дальше

и разбираться на месте.

Телефон в селе имелся

только в правлении колхоза,

мы договорились с шефом

держать связь через него

и простились - как я посчитал,

ненадолго, до понедельника.

Уже совсем стемнело,

когда автобус неслышно

остановился за территорией

бывшего трудового лагеря.

«О поле, поле! Кто тебя

усеял мёртвыми костями?» -

прошептал я в лёгком ужасе.

Плац перед пустыми бараками

был усыпан пьяными телами,

а железную мачту посредине лагеря

какой-то умелец завязал таким узлом,

которому позавидовал бы любой авангардист,

из темноты неслись жуткие вопли,

в общем, коллектив находился

в полнейшем распаде.

Я выслал водителя на разведку,

и через четверть часа стало ясно,

что мне невероятно повезло.

Среди приехавшего сброда

оказались мои знакомые,

уже успевшие немного протрезветь

и задумавшиеся об устройстве жилья и быта -

Славка, начальник котельной,

человек пьющий, но думающий,

слесари, водители, грузчики -

словом, те, с кем мне приходилось

вместе раньше работать,

я знал их в деле, они меня,

и это сейчас дорогого стоило.

Через какие-то полчаса

порядок был восстановлен.

Короля играла свита -

я спокойно шёл по баракам,

за мной подобострастно

бежали мои «ординарцы»,

я раздавал ценные указания,

которые тут же выполнялись

теми, кто меня знал,

а теми, кто меня не знал,

приказы мои уже воспринимались

как неизбежная данность свыше.

Ставились кровати,

приносились матрасы,

заколачивались досками окна

(не май месяц стоял на дворе!)

коптила окрестности труба кочегарки,

голодные бичи чистили картошку,

нашёлся даже бывший повар

с двумя "боевыми подругами",

все трое в поля совсем не рвались,

а потому с радостью кинулись кашеварить.

Умиротворённый народ

мирно готовился ко сну.

Последним приключением

в этот нескончаемый день

стала поездка на местную заставу.

Погранцы после короткой перепалки

ночевать пацанов приняли,

а вот кормить их отказались наотрез.

Приободрившийся лейтенант Дима

за спинами своих бойцов

возомнил себя великим командиром

и даже начал вякать

что-то дерзкое и непотребное,

но с этим пришлось пока смириться.

Капкан был выстроен мастерски.

Конечно, мы могли уехать

из села, которое, оказывается,

называлось Благословенным,

в любой удобный момент,

нас тут ничего не держало,

КАМАЗы были загружены

картошкой под завязку,

но разрешение на её вывоз

через местные посты ГАИ

давал председатель колхоза,

а он исчез в первый же день

вместе с колхозной печатью.

Хитроумный план сработал.

Чтобы как-то прожить,

надо было работать

в полях, на сортировке,

тогда колхоз выдавал нам

крупы, картошку и мясо,

уголь и газ для кухни,

а наши гружёные КАМАЗы

были той самой морковкой

для глупого ослика.

Во время разговора с директором

трубку неожиданно взял сам губернатор

и железным голосом сказал мне:

"Надо продержаться ещё немного,

хотя бы ещё пару дней,

пока погода стоит хорошая.

Надо убрать урожай с полей.

Понимаешь, надо!"

Что такое "надо",

я тогда ещё хорошо помнил,

а потому понял - всё это надолго...

Происходившее в дальнейшем

отложилось в моей памяти

как одно большее

"давай-вставай-пошли".

Всё до боли напоминало

жизнь партизанских отрядов

знаменитого Сидора Ковпака

на оккупированной немцами территории.

Я потерял сон и покой,

ночью вставая то будить поваров,

чтоб шли на кухню готовить завтрак,

то приводить в чувство запойного кочегара,

то и дело терявшего человеческий облик,

утром командовал построение,

с зажигательными матюками а ля Троцкий

отправляя народ на работу,

чинил суд и расправу,

пресекая склоки и скандалы,

разбирал тяжбы крестьян,

сильно страдавших поначалу

от мародёрских набегов

наших бичей, оказавшихся

крайне несознательными элементами.

Председатель скрывался от меня,

как староста от возмездия партизан,

стараясь разговаривать издали,

местный участковый – типа полицай –

был вообще один на три села в округе

и соваться к нам даже не пытался.

Мы сами забивали совхозных коров,

отданных нам на пропитание,

мотались на своём "броневике"

ночами по перепуганному селу,

то отыскивая бригадира сортировки,

то взламывая склад с углём,

то конфискуя у населения

излишки баллонов с пропаном...

Эх, жалко, что не было рядом

никакой железной дороги,

а то б точно стопорнули мы поезд,

как махновцы в гражданскую,

в поисках водки, еды, курева

и прочих радостей жизни,

да и уехали на нём в город.

Много лет спустя я понял,

что происходившее с нами

до боли напоминало

кораблекрушение пиратского корабля,

случившееся где-нибудь

на самых дальних островах,

когда приходится выживать,

как Бог на душу положит,

в команде зреет недовольство,

туземцы коварны и мстительны,

и каждое утро с предрассветным туманом

тает последняя надежда…

Но приходилось терпеть,

сортировка работала как часы,

народ копошился в полях,

и упрекнуть по части труда

нас было не в чем.

Додумался было

один наш юный деятель

разбивать тайком фонари

над картофельными транспортёрами,

чтобы не работать по ночам -

пришлось хитрована жестоко наказать.

Лейтенант Дима за эти дни

выпил всю мою кровь,

вместо работы в поле он затеял

проводить тактические занятия -

уедут солдаты вроде как на уборку,

а картошку совсем не собирают,

бегают друг за дружкой по оврагам,

какую-то войнушку изображают.

Пришлось лишить солдат пайки,

кто не работает - тот не ест,

Дима начал было возмущаться,

но два крепких сержанта-дембеля

отвели своего командира за угол барака

и там отмудохали от всей души,

после чего торжественно поклялись мне,

что "статус кво" восстановлено,

и летёха, получивший своё сполна,

больше пакостить не станет.

Я запереживал - не дай Бог,

выкинет побитый Дима

с собою что-нибудь этакое,

но тот утёр кровавые сопли,

пережил свой позор спокойно

и в дальнейшем вёл себя

уже вполне адекватно.

Да, измельчал русский офицер…

Проблема алкоголя в лагере

была решена просто и справедливо -

весь купленный, отжатый

или заработанный самогон

выдавался каждому отработавшему

поровну, но без всяких излишеств,

исключительно для крепкого сна.

Шабашки в селе было много,

я охотно отпускал народ на заработки,

плотники и слесари были нарасхват,

население начало к нам привыкать,

хотя не обошлось и без эксцессов,

ходили к нам вечерами подраться,

но выгонять пьяных гостей

трезвыми оказалось легко.

Серьёзной проблемой для нас

стали городские бичи,

народ склочный, агрессивный,

пакостный и неопрятный,

уже дня через три после заезда

они натурально подняли восстание,

требуя отпустить их домой

со своей долей собранного на полях.

Я с облегчением согласился,

но, к моему лёгкому злорадству

и сильному разочарованию,

бичи со своими мешками

далеко уйти не смогли,

нарвались за селом на местных,

которые отбуцкали «оккупантов»

и отобрали у тех картошку.

Пришлось несчастным возвращаться

и умолять меня принять их обратно,

чему я, только что с облегчением

списавший с довольствия десяток

неприятных прожорливых людей,

был, понятное дело, совсем не рад.

Договорились мы с ними так –

они честно работают в полях,

мы их кормим наравне со всеми,

а как будем уезжать, то увезём

набранную ими снова картошку

в город на своих КАМАЗах.

Так прошла неделя, вторая...

Жизнь без горячей воды

и всяких прочих привычных удобств

как-то переставала нам нравиться,

картошка в КАМАЗах подгнивала,

продукты заканчивались,

завод нуждался в рабочих руках.

Прекрасно это всё понимая,

губернатор клятвенно пообещал мне,

что как только ляжет первый снег,

то он тут же самолично

займётся нашей эвакуацией.

... В ту осень я ждал Покрова,

словно святого пришествия.

Каждое утро и каждый вечер

я молил небеса о снеге,

но снег всё не шёл и не шёл.

Через много лет я понял,

что молитва моя была

глупой и ненужной,

потому что нигде и никогда

не имел я больше

такой полновесной,

такой звонкой свободы,

не был так предоставлен самому себе,

как тогда, в селе Благословенном,

под тем тёплым звёздным небом,

там, где я был на своём месте…

Наверное, кто-то там, наверху,

неведомый мне, непостижимый

и оттого ужасный,

намеренно останавливал время,

оттягивая моё возращение

в привычную городскую жизнь,

день за днём удерживая меня

в этом странном месте,

давая мне редкий шанс

остановиться и задуматься…

Но о чём?

Наступал новый день,

в котором проблем и забот

снова хватало через край.

Спектакль, удивительно похожий

на съёмки уходящей натуры,

где я был главным действующим лицом,

сценаристом и режиссером одновременно,

продолжался.

Я навестил Саню-кочегара,

посидел в котельной,

бездумно глядя в огонь,

докурил последнюю сигарету,

на пороге барака оглянулся —

нет, в мрачных небесах не было видно

ни малейшего намёка на снег.

Чуда не случилось.

«Да и хрен с ним!» — подумал я.

Надо было жить дальше

и выполнять свои обязанности.

Нашарив в сумке

новую пачку сигарет,

я снова вышел на крыльцо

и остолбенел —

земля вокруг барака

была белым-бела.