В думах о девушке из провинции Хэйлунцзян 10/10

Господи, как же звали её,

ту стыдливую китайскую переводчицу,

упрямо бежавшую за мною следом

сквозь лютое июльское пекло

под крики и свист сограждан

по пыльной центральной улице

приграничного городка Тунцзян?

В том далёком девяносто пятом

мы вовсю разъезжали

по Тунцзяну на велорикшах,

хотя я поначалу долго упирался,

припомнив институтские мантры

про эксплуататорские штучки,

но таскаться пешком по жаре

было просто немыслимо,

и в итоге я сдался - "Вези!"

Это было незабываемое зрелище --

я, большой толстый русский,

восседал в шаткой коляске,

ощущая себя шейхом или раджой,

а полуголый маленький туземец,

улыбался мне во все зубы,

рискуя свернуть себе шею,

натужно крутил педали

и тоненько вопил от счастья.

Встречные прохожие-китайцы

что-то весело нам кричали,

то ли подбадривая рикшу,

то ли издеваясь надо мной,

махали вслед коляске руками,

я делал прохожим алаверды,

негромко матерясь при этом,

и весь невеликий Тунцзян

был в полном восторге

от такого важного события.

Это теперь Тунцзян

белоснежный шумный город,

а что было тогда того Тунцзяна?

Две длинные грязные улицы

покрытые выбитым асфальтом,

маленькое зданьице порта

на заросшем кустами берегу Сунгари,

куда пассажиры переходили

с борта судна по шаткой доске.

Времена были странные --

китайцы с большим интересом

рвались к нам в Россию,

совали нос во все щели,

но русским своих китайских тайн

открывать совсем не спешили.

В моде был обмен делегациями,

взаимный интерес возобладал,

мы с Ревякиным по приглашению

приграничной торговой компании

приехали в Тунцзян,

добрались до главного города

провинции Хэйлунцзян,

потратив почти две недели

на поиски хорошего товара.

То, что на китайских прилавках

выглядело довольно аппетитно,

после получения в России

оказывалось полной дрянью.

Тушёнка "Великая стена",

в Китае вкусная и благоухающая,

в России оказывалась почему-то

отвратительной смесью

жира, ливера и воды.

Почему так происходило?

Мы довольно быстро дознались,

что внутренний рынок -- это одно,

а внешний -- совсем другое,

поэтому торговать честно

никто с нами не собирается,

плюс ко всему у китайцев

обмануть, смухлевать, нагреть

бестолкового иностранца

считается делом чести,

доблести и геройства.

Пиво, лапша, конфеты --

этого добра было завались,

но в нашем случае речь шла

о крупных поставках

качественного товара,

а в таких делах без гарантий

обойтись никак невозможно.

На заводы нас не пускали,

в переговоры не вступали,

с новыми технологиями

упорно нас знакомить не хотели,

хоть я и пытался пару раз

прикинуться немцем,

легко выдавая на-гора

заученный в школьном КИДе --

Клубе интернациональной дружбы --

текст клятвы пионера ГДР.

В общем, от такого расстройства

мы с моим напарником

решили напиться в дым,

и вот тут-то как раз

всё это дело и завертелось.

От компании "Синотранс",

которая нас пригласила,

катались с нами по Китаю

щуплый переводчик Боря

и толстый как-его-там-звали,

с виду вылитый Мао Цзе-дун.

Ревякин был похож на Ленина,

Как-его-там в кепке -- на Мао,

поэтому их появление на улице

вызывало полный фурор,

и моего улыбчивого напарника

китайцы так и прозвали --

Сашка-Ленин.

Однако хитрый Как-его-там,

усиленно "валявший ваньку",

был прост только с виду,

его осмысленные глазки

мне как-то сразу не понравились,

с его подачи вскоре нас стали

ни с того ни с сего навещать

"любители русского языка"

из местного университета,

нагло приходившие в наш номер,

бродившие за нами по пятам

чуть ли не даже в сортир --

и явно плотно гревшие уши

на наших беседах.

Решив устроить напоследок

показательный загул по-русски,

мы зверски напоили ханжой

в номере гостиницы города Цзямусы

некрепкого переводчика Борю,

выяснив интересную деталь --

милейший Боря был выпускником

Даляньского университета,

готовившего военных переводчиков,

то есть он допрашивал бы нас

в случае не-дай-Бог-чего

как "вероятный противник"!

Боря оказался (по китайским меркам)

вполне себе порядочным парнем,

он симпатизировал русским,

был женат, и всё такое, но...

Тут наш Боря разговорился

и стал спьяну плакаться --

дескать, в "Синотрансе" его не ценят,

а вот Как-его-там, между прочим,

вообще "казачок засланный",

а попросту говоря, чужак,

которого интересует не торговля,

а что-то совсем-совсем иное.

Захочет нам Боря совет дать,

а Как-его-там его одёргивает,

нельзя, мол, а сам нам лыбится.

В общем, надоели Боре эти шпыньки,

поскольку он, как человек

тонкой душевной организации,

от вранья всего этого

уже основательно устал.

Казалось, что песенка наша

была теперь уже точно спета,

собрали мы свои манатки,

поехали в Тунцзян обратно,

Борю нам заменили на Иру,

фарфоровое существо женского пола,

не подымавшее глаз от пола

и лепетавшее только: "Да... Нет..."

Оставалась всего-то пара дней,

мы вернулись в Тунцзян --

уже привычными и почти своими,

нас даже соизволил пригласить

в гости к себе на квартиру

местный партийный вождь,

что было делом неслыханным --

китайцы крайне редко

приглашают к себе домой --

из чего мы сделали вывод,

в "Синотрансе" понимают,

что мы уезжаем в Россию

не солоно хлебавши,

но не хотят портить отношения,

а потому отпускают нас

всё же не без уважения.

После неловкого постного ужина

и дежурной фотосессии с Лениным

мы решили предаться грехам --

Сашка, как бывший пограничник,

человек простой, но упорный,

вдруг захотел на "массаж" --

в такие моменты остановить его

можно было только танком --

а я решил слегка перекусить.

Вот тут наша "стюардесса"

пришла в полное замешательство --

"массаж" был в одной стороне города,

моё "перекусить" -- в противоположной,

а кабриолет ждал нас только один.

И тут из электрического свечения --

тунцзянские фонари горели так,

чтоб можно было только

едва-едва различать дорогу --

на рикше появился он.

Рубашка, брюки, кислая рожа --

спустя много лет я увидел

до боли похожего персонажа

среди героев порно-"аниме",

такой же был красавчик,

циничный, злой и наглый,

разбиватель сердец,

этакий китайский Цой...

Через пять минут рикша

увез Ленина с переводчицей

инспектировать местный бордель,

Ма -- так назвался красавчик --

взял меня на борт своей коляски,

и несчастный усталый рикша,

кряхтя и подвывая от натуги,

медленно покатил нас в ночь.

Ломаный английский,

несколько русских слов --

мы легко нашли общий язык,

а после бутылки ханжи,

распитой в ближайшей чифаньке,

так и вообще стали понимать

друг друга почти без слов,

нам хватало жестов и интонаций.

Ма оказался чиновником

довольно высокого ранга,

сам родом из Тунцзяна,

он недавно возглавлял

большую делегацию в Хабаровск,

и там с ним случилось страшное.

Явно через силу,

скрепя своё китайское сердце,

поведал он мне боль души --

на каком-то фуршете в России

он так ужасно напился,

что "потерял лицо".

Это было сказано Ма

с таким отчаянием и горечью,

что я понял сразу --

дело всерьёз пахнет харакири.

Выпытывать долго не пришлось.

Ма выпил ещё ханжи,

и его попёрло на исповедь.

Оказывается, в пьяном виде

он приставал к русским дамам,

говорил всякую ахинею,

подрался с каким-то уродом --

словом, жизнь Ма заканчивалась,

толком даже не начавшись,

поскольку без поездок в Россию

карьере Ма приходил конец.

Ничего в жизни своей

не умел я так,

как успокаивать

всех болящих и страждущих,

а если надо -- словом простым

повергать массы в уныние

или подымать их в атаку --

нужное выберите сами.

"В попы тебе надо было идти!" --

говорили мне с уважением

ещё в те далёкие времена,

когда работал я, семнадцатилетний,

вахтёром женского общежития,

стены которого были насквозь

пропитаны девичьими слезами.

Через полчаса несчастный Ма

сиял, словно именинник.

Я поведал своему новому другу,

что в России напиться

до состояния поросячьего визга

есть дело не просто нормальное,

но архиважное и даже нужное,

как элемент политической субкультуры,

ибо ещё император Пётр Великий

учредил Всепьянейший Собор

для того, чтобы понять,

что творится в умах его бояр,

которых для этой цели и спаивал.

Мы пили ханжу под пельмени

в опустевшей чифаньке,

где Ма, затаив дыхание,

слушал мою "лекцию" --

я показывал ему в лицах,

как наш император рубил головы

и заспиртовывал их в банки,

говорил о том, что он, Ма,

показал себя с честной стороны,

продемонстрировав российским партнёрам,

что вот он, Ма, вот он весь --

пусть китаец, вчерашний враг,

но человек широкой души,

прост, понятен, эмоционален,

пришёл на Русь Великую

без всякого камня за пазухой.

Утерев рукавом рубахи

слезу надежды и просветления,

воспрянувший духом Ма

в свою очередь, вопросил меня,

почему нет на моём лице счастья

после пребывания в его стране.

Вот тут-то я ему всё и выложил --

и про Синотранс с Как-его-тамом,

и про отсутствие хорошего товара,

в общем, излил свою душеньку.

Ма слушал меня и хмурился,

гневно глядя куда-то вдаль,

лицо его обрело чеканный профиль,

он что-то угрожающе прошептал,

потом вежливо простился и ушёл.

На следующее утро власть,

как говорится, переменилась.

Ни свет ни заря к нам примчались

похороннолицые синотрансовцы:

-- Надо ехать товар смотреть!

Через час мы обалдели --

нам показали отличную тушёнку,

великолепное казённое пиво --

не стану утомлять читателя

перечислением вкусных чудес,

которые через пару недель

мы выгружали на таможне

в Нижне-Ленинском порту.

Тот, кому мы были обязаны сделкой,

появился в моей жизни

ещё целых два раза --

первый раз на людском заторе

в тесной таможне Тунцзяна,

где все тамошние сержанты,

которых по простоте своей

я ошибочно считал

из-за огромных звёзд на погонах

как минимум майорами,

вытянулись по стойке "смирно"

перед Ма -- явно большим начальником

местного масштаба.

Ма царственно махнул рукой

в неопределённом направлении --

ровно через минуту мы

оказались на борту судна,

но как -- сам до сих пор не понимаю.

А второй раз я увидел Ма

в сюжете новостей Первого канала,

в составе китайской делегации,

которую принимал наш премьер,

он выглядел далеко не последним лицом.

Больше я ничего о нём не знаю.

Да собственно, рассказ вовсе не о Ма,

а о той китайской переводчице,

которая ринулась за мной следом

в самый последний момент

на поиски термоса для тёщи --

сувенира, без которого

поездка в Китай в те времена

была просто немыслима.

Был вечер, садилось солнце,

купив термос, мы шли назад,

мне захотелось узнать,

что кричат нам вслед

нетактичные жители Тунцзяна,

я спросил Иру об этом,

она вдруг смутилась:

-- Это неприлично! Они говорят…

-- Что они говорят?

-- Они говорят, мне повезло.

Большой русский, много спермы...

Кровь ударила в моё лицо.

Не за себя мне стало

так обидно и больно,

а за эту тихую женщину,

которая таскается за нами

по борделям и чифанькам,

пытаясь услужить и помочь,

слушает наши матюки

да всякую грязь

от тупых соотечественников --

зачем, ради чего?

Ответить ей было мне нечего,

нужно было брать в ладони

это нежное печальное личико,

целовать безвольные губы,

пытаться согреть своим телом...

Так и уехал я в Россию,

пронзённый нежной стрелой

её печального взгляда.

Но память о ней осталась,

я изредка пытаюсь вспомнить

её настоящее, китайское имя.

Вот только зачем мне это --

сам того никак не пойму...