Саркофаг для гаджета 10/10

"...И это был последний из рассказов о Маугли." 

                                                          Редьярд Киплинг.

Телефон совсем не планировал умирать.

Маленький, синий, надёжный,

заботливо укутанный в полиэтилен,

он был упрятан так,

что найти его было практически невозможно —

кто полез бы в мешок с негашёной известью,

который валялся среди десятка собратьев

в углу кладовки на первом этаже СИЗО.

В те странные времена раннего Путина

с телефонами боролись беспощадно,

усматривая в них угрозу для следствия —

дабы арестанты не предупреждали подельников.

Телефон прислали с воли в мешке

долговязому баландёру Шурику,

обладавшему на воле кучей полезных знакомств,

случилось это всё довольно просто —

у СИЗО, как обычно, не имелось средств,

даже лампочку купить бывало не на что,

а побелка была крайне необходима

в преддверии очередной проверки,

сидельцам тонко намекнуло начальство:

"Живёте тут, мля... как коты за пазухой!"

Шурик неохотно предложил свои услуги,

позвонил из кабинета начальника другу,

тот моментально просёк тему —

и вскоре баландёр получил "посылочку",

упрятанную среди комков извести.

Шурик был человеком доброжелательным,

но умным, осторожным и очень замкнутым,

на воле он плодотворно работал юристом,

обслуживая добрую половину города,

хранил мрачные тайны, за что его и ценили,

собственно говоря, и друзья, и враги,

с уважением звавшие Шурика

не иначе как «наш чёрный адвокат».

Сел Шурик за взятку, которую клиент

поручил ему передать приставу

для последующей передачи в Москву начальству,

пристав-то взятку передать передал,

но оказался слегка с прибабахом,

начал казниться угрызениями совести,

заливать сомнения крепким алкоголем,

проболтался ненароком — и оба сели,

поскольку кое-кто давно точил на Шурика зуб.

Одевавшийся на воле всегда с иголочки,

раскатывавший по городу на новом "лексусе",

в СИЗО он безропотно таскал бачки из пищеблока,

и вообще вёл себя вначале индифферентно,

но увы, ключ от кладовки был у Степанова,

а позвонить Шурик мог только из камеры —

так у телефона появился кроме Степанова

ещё один "клиент", сосед Шурика по нарам,

слегка заполошный потомственный пролетарий,

известный всем под именем Серёга.

В хозобслуге СИЗО народу было немного —

они, трое «красных мужиков»,

да ещё два весёлых "петуха" с Будукана,

задиристые и бестолковые молодые шныри,

день и ночь почём зря матерившие друг друга

и неохотно выполнявшие в СИЗО

всю грязную и стрёмную работу.

Ничего не предвещало серьёзной беды,

телефон исправно переходил из рук в руки,

вечерами Степанов беседовал с женой,

свидания давно закончились,

а передач уже не принимали —

его приговор вступил в законную силу,

но Степанов запасся так серьёзно,

что полковник однажды с ужасом

пнул ботинком его мешки и заорал:

"Это что, мля, закрома Родины, что ли?

Ты тут что, магазин открывать собрался?!"

"Хозяин" был хороший мужик, с юмором,

вот только долго не мог понять,

кто Степанов такой и откуда взялся,

поскольку просили за того такие люди,

что сомнений в том, Степанов явно

как минимум незаконный сын Путина,

даже не оставалось —

наконец полковник решил,

что Степанов "бывший сотрудник",

и значит, как ни крути, человек свой,

сидеть тому оставалось по сути немного,

он безропотно крутил гайки и лампочки,

не лез на глаза и выделяться не старался —

полковник махнул рукой;

"Всё лучше, чем синева какая-нибудь!

Директор завода всё-таки, хоть и бывший..."

Прошёл уже месяц, потом второй,

они втроём потихоньку позванивали домой —

беда подкралась незаметно.

Упёртый парень Серёга попросил отца

привезти ему настоящий горячий плов.

В тюрьме так бывает — перемыкает парня,

заклинивает на какой-то там ерунде,

и начинает арестант пороть несуразицу,

слепо отдаётся забурлившим чувствам,

в итоге совершает глупые поступки —

так и шалопут Серёга,

развивший бурную деятельность,

вроде бы всё предусмотрел, всё просчитал,

со всеми заблаговременно договорился,

но — грёбаный случай,

подменилась на приёме передач Викуся,

весёлая разбитная жена опера соседней колонии,

подменила её всем известная "белокурая Жози",

контролёр Светлана Николаевна из главного корпуса,

дама язвительная, злонравная и весьма вредная,

которая наотрез отказалась

принимать передачу из принципа:

«Да кто ты такой, чтоб тут плов жрать!»

Отец маячил с большой кастрюлей за воротами,

Серёга то и дело бегал в "кандейку" звонить,

в итоге забегался, пропёрся и ляпнул принародно:

— Пап, ты иди, я ж тебе всё только что объяснил!

Пьяный запах свободы в который раз

сыграл свою неизменную злую шутку

с очередным "профессором Плейшнером".

Сонный дежурный по кличке Витя-Тупой

привычно сделал вид, якобы ничего не заметил,

но оргвыводы всё-таки вскоре последовали —

в СИЗО вдруг устроили феерический "шмон",

но ничего запретного так и не обнаружили.

Степанов дивился логике оперов —

в его кладовке запретным было всё,

от ножа или отвёртки до пилы-"болгарки".

Серёга, воспылавший лютой ненавистью

к Светлане Николаевне,

всё-таки не сдержался,

остановил контролёршу вне камер

и что-то ей такое сказанул,

отчего она в панике примчалась в дежурку

немедленно катать на Серёгу рапорт:

"угрожал, дерзил, обещал зарезать".

Серёгу немедленно отправили в карцер,

и тут до Степанова с Шуриком наконец-то дошло,

что этот юноша может их легко сейчас сдать,

его обещали вернуть назад, на Будукан,

возвращаться Серёге туда не хотелось —

у него случился там конфликт с "чёрными",

поэтому ничего хорошего там его не ожидало.

В тюрьме все так или иначе постукивают,

с "операми" приходится быть лояльным,

инфа хорошо меняется на преференции,

Серый мог доторговаться с "хозяином",

и ехать на Будукан

пришлось бы уже Шурику и/или Степанову.

Сколько раз Степанов убеждался

за все эти страшные годы,

что верить никому нельзя,

а в тюрьме тем более,

сколько раз на его глазах

вполне приличные люди,

кто по доброй воле,

а кто-то — став жертвами обстоятельств,

предавали его, доносили на него,

врали ему и обманывали его.

Однажды бывший "опер" РУБОПа,

показав Степанову в хорошем настроении

заведённое на того оперативное дело —

толстенную пухлую папку,

битком набитую доносами,

захохотал: "Проще сказать, от кого их здесь нет!"

Наивный Степанов сидел,

прикованный наручником к батарее,

пытаясь найти слова для собственного оправдания,

ему шили что-то откровенно несуразное,

он с ужасом понимал,

что все доводы его напрасны,

что всё за него кем-то где-то и давно уже решено,

и что бы он ни сказал —

"Будешь сидеть! Я сказал!" —

эта беспощадная рубленая жегловская фраза,

до сладостной дрожи в гениталиях

обожаемая всеми ментами,

была адресована теперь и ему.

Не зарекайтесь!

Серёга был парнем шустрым,

но шебутным и бестолковым,

да что такое двадцать три года —

один ветер в голове,

он вырос в рабочей семье,

никакого труда не чурался,

исполнял любой приказ,

даже самый бессмысленный,

до звонка ему оставалось

ещё целых три долгих года.

Доставленный в СИЗО

после приговора спецэтапом,

Степанов просидел один

три месяца в большой камере,

не отвечая на крики малолеток — а зачем? —

наблюдая за местной жизнью

и делая свои выводы.

Когда в октябре его впервые вывели на работу,

Серёга первым делом

уважительно спросил Степанова:

"Чё, много душ загубили, да?" —

"Каких ещё душ?"

Тут выяснилось,

что контролёры зло пошутили,

сказав назойливым наивным малолеткам,

что дядька из «два ноль», дескать, людоед,

держат его здесь тайно,

чтоб до суда не убили,

а кто будет шуметь,

того враз к дядьке тому и подсадят… Бу!

Вечером смущённый Серёга

притащил Степанову "косячок" —

ему не давал покоя вопрос,

кто же из них станет бригадиром,

Степанову было фиолетово,

они дунули папироску на двоих

и с тех пор работали без вопросов,

всегда дружно, споро и весело.

Отбывать остаток наказания в колонии

за сто вёрст в тайге никому не хотелось,

там, где маются и колобродят полторы тысячи зэков,

порядка ожидать никогда не приходится,

поэтому запретный телефон

превратился в немалую проблему.

Серёга в карцере ждал со дня на день этапа на Будукан,

"петухи", активно гревшие везде

свои большие красные оттопыренные уши,

тоже начали вдруг о чём-то перешёптываться —

похоже, кум зарядил их на поиски телефона,

они стали частенько просить ключ,

шариться у Степанова в кладовке,

но тут как раз подвернулся хороший случай —

в камере на первом этаже

нашли очередной "кабур".

Сорванцам-малолеткам,

ожидающим суда в СИЗО,

заниматься в камерах было совершенно нечем,

книг малолетние преступники не читают,

всей радости у них —

напакостить заведению,

что-нибудь расколупать, разбить или спалить,

по их понятиям, всё тюремное — западло,

поэтому подлежит немедленному уничтожению.

У взрослых тюрьма — дом родной,

всё ценится, сберегается,

быт благоустраивается,

а эти, безмозглые,

свернут башку унитазу,

разобьют стекло,

спалят лампочку,

потом сидят впотьмах посреди говна,

дрожат от холодрыги и знай себе орут:

"Начальник, в натуре, не имеешь права!"

Или начинают прокладывать тоннель

в соседнюю "хату" —

тоже мне графы Монте-Кристо! —

кирпич в стенах старый, цемент крошится,

дурное дело нехитрое, времени полно...

Тут было дело срочное и серьёзное,

поскольку тоннель был проложен в пекарню,

где «шахтёры» первым делом замутили бражку.

«Кабур» полагается немедленно заделывать,

Шурик, переживавший за судьбу телефона

вызвался помочь Степанову,

они вскрыли полы, натаскали цемента,

замесили раз, другой —

вот и пришло время похоронить телефон,

спрятав его на глубине —

кто же потом всё это раздолбит?

Наступила самая драматическая минута.

На улице не на шутку разыгралась метель,

они старались не смотреть друг другу в глаза,

телефончика было жалко — до слёз, до крика,

в тюрьме одна радость — новости с воли,

шепчешь любимой вечерами нежные слова,

слышишь ответный шепот,

похожий на зов Аэлиты,

и на душе всю ночь потом так хорошо и покойно,

что все невзгоды тебе до полного фонаря.

Может быть, они слишком перестраховывались,

не таков был Серёга, чтоб сдавать своих,

но случай с ним стал всем хорошим уроком —

расслабился немного парнишка, и ку-ку.

А не было бы у него возможности звонить,

глядишь, и перетерпел бы свои желания.

Всё тайное всегда становится явным,

Степанову оставалось полгода, Шурику год —

нет, проблемы им были совсем не нужны.

Став коленями прямо на грязный пол,

дрожащими пальцами Шурик вынул

из кармана заветный свёрток,

Степанов торжественно кивнул,

бетонная жижа приняла тело их синего «друга»,

навеки сомкнувшись над его головой.

Степанов закрыл глаза и прижался к холодной стене,

не в силах удержать набежавшую слезу,

Шурик тоже отвернулся,

якобы что-то увидав в окне...

Через пару недель гениальный юрист Шурик,

нашёл всё-таки хитрую лазейку в законе,

рванувшись в это рискованное предприятие первым.

Они вышли из зоны комфорта —

ужасная потеря связи с родными и близкими

как будто перевернула в них что-то важное,

лишила якорей, сорвала с уютной отмели.

Всё было против них —

Шурик рассказывал после,

что ожидая в коридоре суда, узнал вдруг о том,

что ни один судья не хочет брать его дело,

такого прецедента ещё нигде не случалось,

а быть новаторами судьи не любят — опасно.

Но тут случилось чудо —

та самая судья,

которая когда-то выписала ему целых шесть лет,

неожиданно забрала его дело в канцелярии

и решила весь вопрос так,

как ему и было надобно,

заменив меру наказания более мягкой.

Наверное, решила помочь парню —

на исходе длинного процесса

её обвинили адвокаты в том,

что она не имеет права вести этот процесс —

когда-то Шурик оформлял сделки её мужа,

это был хороший повод для отвода,

суд затягивался ещё минимум на год,

судью ждали неприятности —

но благородный арестант предпочёл отмолчаться.

В ответное благородство верилось ему

почему-то с большим трудом…

Шурик вернулся из суда в полном раздрае,

он никак не мог понять, как это случилось —

произошло самое реальное волшебство,

ведь всего месяц тому назад

им обоим дружно отказали в УДО —

Степанов с ужасом услышал на суде

премилое резюме дамы-психолога,

после долгой беседы отрекомендовавшей его суду

крайне опасным типом —

хитрым, расчётливым,

умеющим руководить и манипулировать людьми,

не признавшим вину

и главное — так и не раскаявшимся.

Поэтому досрочно освобождать Степанова

было, действительно, как-то совсем не логично.

Его ходатайство по замене меры наказания

рассматривали через два дня,

он выцыганил у полковника благодарность,

тот отвёл Степанова в сторонку,

угостил сигаретой и сочувственно сказал:

"Как офицер офицеру —

мне сказали знающие люди,

что лично тебе ничего в суде не светит.

Ну, ты извини, если что…"

Что нужно было сказать ему в ответ?

Степанов улыбнулся,

поблагодарил полковника

и полез в холодное брюхо автозака.

Через месяц, уже на воле,

они с Шуриком устроили

весёлые пьяные поминки

по ушедшему навсегда телефону,

понимая в глубине души,

что именно его смерти

обязаны своим спонтанным освобождением,

не зря же древние римляне

приносили жертвы богам,

так и они — убили свой телефон,

и дело сдвинулось,

а был бы он цел — сидеть бы им ещё да сидеть…

Серёгины следы навсегда потерялись из виду,

а вот с "петухами"

вышла трагикомическая история —

их неожиданно освободили по УДО

(наш закон таких очень любит),

они сразу же отказались чистить от снега двор,

стали вести себя дерзко и агрессивно,

кинулись качать права,

"кум" купил им билеты,

простился на вокзале,

перекрестившись и думая, что расстаётся навсегда —

ан нет,

наутро ему позвонили из горотдела и сообщили,

что один прямо на перроне отобрал у кого-то айфон,

а второй устроил в вагоне кровавую драку.

В общем, недолго музыка играла…

Полковник встретился Степанову

как-то ранним летним утром,

он вёл в садик за руку маленькую дочурку,

увидел бывшего зэка и заметно оторопел:

— Ты, мля?! Во, мля!

Устроился куда-нибудь?

А-а-а, кого я спрашиваю…

С такими-то подвязками, как у вас…

Баландёр-то наш, видал, на чём уже рассекает?

Я этаких машин и не видал никогда!

Ну, ты заходи, если что!

— Нет, лучше уж вы к нам!

Полковник радостно засмеялся,

Степанов в ответ тоже —

никаких претензий у обеих сторон не имелось.