Страдания молодого Степанова 10/10

С малых лет Степанов был знаком с медициной,

благо дед и бабка его работали на селе медиками,

сам он не раз воочию видел людскую боль,

в пять лет впервые разглядел рубленую рану,

играл шприцами, а в семь лет уже прекрасно знал,

чем скальпель отличается от ланцета.

Сам Степанов пациентом врачей бывал редко —

один раз упал на физкультуре, врезавшись в сетку,

получил лёгкое сотрясение головного мозга,

три дня лежал в холодном коридоре больницы,

тайком плакал, жалея себя — обошлось.

Потом бабахал на костре строительные патроны,

один отлетел и ударил в нижнюю часть голени,

заметил, когда кровищи натекло полный сандалет,

пришлось сдаваться матери, плестись в больницу —

зато потом гордился шрамом и врал напропалую,

будто разбился однажды на автогонках —

все они мечтали тогда стать каскадёрами.

А вот в мае восемьдесят пятого ему не повезло,

после дежурства их оперотряда в местной церкви

пасхальной ночью сильно замёрз он и простыл,

заболела спина, потом пах, начались понос и рвота,

Степанов скрипел зубами, катался по полу,

погрузили его в "скорую" на каталке, народ ахал.

В больнице его наскоро осмотрел весёлый врач,

с ходу поставил страшный диагноз "аппендицит",

повели было уже Степанова брить паховую зону,

но тут вся боль волшебным образом прошла.

Врач призадумался, запихал в степановский пенис

какой-то длинный холодный блестящий зонд,

не обращая никакого внимания на стенания и крики,

потом обрадовался и торжественно произнёс:

— Юноша! Так у вас же там камень пошёл!

Пошёл бы и пошёл — вся беда оказалась в том,

что чёртов камень застрял в устье мочеточника,

а вынуть его оттуда никак не получалось,

хлынула кровь, врач шустро выдернул гофру зонда,

Степанов заверещал от боли — а что было делать?

Вернувшись утром в родное общежитие номер семь,

израненный студент с удивлением обнаружил,

что его койко-место обживает уже кто-то другой,

как в известной песенке про рассвет над Сахарой,

а про него самого рассказывают всякие ужасы,

которые по молодости лет слышать было даже приятно.

Через неделю начались зачёты, потом экзамены,

в июне они улетели в Петропавловск-Камчатский,

где ждала практика на рыбоконсервном заводе,

в августе попали на военные сборы в Приморье —

камень вёл себя почему-то тихо и незаметно,

ничем не выдавая своего присутствия в организме

ровно до той поры, пока Степанов не женился.

Главное дело, пока хозяин хороводился, камень молчал,

а как тот остепенился — потребовал к себе внимания.

Не успела родиться дочь, как попал Степанов

снова экстренным образом в травматологию —

камень выдал в тот вечер концерт такой силы,

что впору было немедленно прыгнуть в петлю.

Оклемался Степанов на этот раз уже только утром,

боль в паху и спине от лекарств растворилась —

слушая, как завывают в сортире жертвы зондирования,

он хотел было уже сбежать потихоньку домой,

но тут в палату пришёл врач по фамилии Ходжер.

Тут автору необходимо сделать пояснения —

врач Степанова оказался нанайцем по национальности,

что было само по себе более чем странно —

нанайцы, среди которых вырос Степанов в детстве,

талантами в сложных науках никогда не блистали,

ловить рыбу и бить зверя они были мастера, слов нет,

а вот медицина — тут шаманы были им куда ближе.

Степанов бывал в нанайских рыбацких колхозах —

тамошние рыбаки в технике совсем не разбирались,

разговаривая с лодочными моторами, как с живыми,

поэтому в нанайца-уролога ему как-то не верилось.

В своём кабинете Ходжер чувствовал себя хозяином,

держался гордо и нагло, смотрел свысока —

Степанов с ужасом смотрел за его телодвижениями,

прекрасно понимая, что теперь последует дальше.

Тогда, в восемьдесят седьмом, диагностика в урологии

базировалась на зондах, про УЗИ ещё не слыхали —

Степанова ждал эшафот в виде кресла с подставками,

возбуждённый маленький азиат плотоядно хихикал,

потирая крепкие ладошки: — Залезай! Давай, давай!

Сунув в руки Степанову большую банку с чем-то мерзким,

Ходжер вонзил в его пенис холодное жало зонда,

Степанов заголосил, заелозил, но руки оказались заняты.

— Держи! Держи! — кричал Ходжер, проникая всё глубже.

— Убью, с-сука! — хрипел Степанов, выкатывая глаза.

— Вот он, — удовлетворённо сказал через минуту врач.

— А я что говорил? Убедился? У-у-у, падла такая...

— Ругаться не надо! Банку держать надо! Она дорогая!

Ходжер рванул зонд обратно, Степанов взвыл от боли,

ему хотелось запустить банкой в маленького изверга,

но тот предусмотрительно отскочил подальше от кресла.

Проклятый камень торчал в мочеточнике, как пробка.

Заметно обескураженный и потерявший всю свою спесь,

Ходжер удручённо развёл руками: "Медицина бессильна!"

Предложил прыгать с подоконника, оттаял, рассказал,

что банку в руки даёт всем специально — боится расправы.

Степанов доковылял до туалета, опёрся на стену и завыл,

поливая замызганный унитаз кровавой махрой.

Потом начались дальние командировки, самолёты-поезда.

Степанов наловчился при первых признаках колики

сразу искать медпункты на вокзалах и в аэропортах,

где его периодически принимали за опытного наркомана —

иногда хватало сил только доползти до дверей, не дальше,

но врачи не верили, начинали томительную диагностику.

Воспитанный на подвиге лётчика Алексея Маресьева,

на книгах Владислава Титова, написанных пальцами ног,

он уделял здоровью мало внимания — работа важнее.

Удивительное дело — все эти годы почечных колик

научили его терпеть боль, договариваться с ней,

разговаривать, убаюкивать, словно живое существо,

рассчитывать свои силы — так тренировалась воля,

Степанов знал, что в итоге всё когда-нибудь закончится,

что он обязательно победит — надо только вытерпеть...

За все эти годы насмотрелся он на советскую медицину,

в ней работали разные люди — иные вытворяли такое,

что можно было реально поседеть от пережитого ужаса.

Как-то раз приехал на "скорой" юный томный эскулап,

он решил избавить Степанова от мук кардинально,

уколол чем-то лютым и смылся — а через пяток минут

пациента распёрло, словно детскую надувную игрушку.

Степанов лежал на спине, руки его висели над телом,

ни встать, ни повернуться, язык торчал изо рта —

спасла его тёща, рано вернувшаяся в тот день с работы,

вызвала новую бригаду, оказалось, что их собрат вколол

пациенту нечто, вызвавшее анафилактический шок.

Уже в девяносто первом, в июле, перед самым путчем,

стало Степанову совсем невмоготу, отпуск не радовал,

приступы шли теперь каждую неделю, как по графику,

тёща устроила ему обследование у известного врача,

но вечером перед тем что-то дзынькнуло о фаянс унитаза.

Камень был похож на вишнёвую косточку, и врач сказал,

что это капля крови, давно затвердевшая в почке —

Степанов припоминал, что в детстве сильно отбил спину,

прыгнув в лагере на спор с карусели, да так неудачно,

что потом сутки еле ходил и раскрывал рот, словно рыба.

За шесть лет этой тайной войны с перманентной болью

камень стал для Степанова почти родным существом,

его торжественно положили в спичечную коробку на ватку,

но через пару лет быстро подраставшая юная дочь

окончательно уничтожила сей источник зла —

любознательная девица приняла камень за вкусняшку,

разгрызла его и немедленно выплюнула с криком:

— Фу, какая гадость!