Кот Шрёдингера 10/10

Посвящается моим знакомым по 239-1988-4
Иллюстрация — картина петрозаводской художницы Ольги Кондратьевой «Недвойственность и завершение поиска» (публикуется с согласия автора)

1.

мёртвый чернильный мрак, даже ещё не сумерки,

ранний спокойный час. только будильник мой

вдруг разрывает ночь яростным криком зуммера.

я зажигаю свет. сложно вставать зимой…

где я? смотрю вокруг и, узнавая комнату,

вздрагиваю: давно не был я тут. но как?

те времена ушли, память тускла и скомкана.

кто я? на месте ли родинки на руках?

да. а который год? всё мне знакомым кажется…

глядя в окно, ищу непреходящих вех.

снег на асфальте там хлюпает грязной кашицей…

брежневский ренессанс? тихий прошедший век?

сколько же мне сейчас? ведь не поймёшь без зеркала…

вроде бы молод, и точно не пятьдесят.

что там на Моховой, виден ли крест над церковью?

не разглядеть во тьме. двигатели гудят.

старый автобус? львов? помню их, сине-белые,

только давным-давно, в нашу эпоху — нет.

как же меня могло, да и когда успело-то

вдруг занести назад на три десятка лет?

стоп. осмотреться. стол. книги, тетради… что же там?

надпись: «десятый класс»… восемьдесят восьмой?!

снова я в том году, временем уничтоженном?

где там дневник? февраль… господи боже мой!

2.

умывшись, прихожу в себя, и вот

уже сижу на кухне. бутерброд

и скверный чай — ожившая античность,

не меньше. я пока что удивлён…

с помойки слышен мерзкий крик ворон,

и каждая деталь аутентична.

аутентичен старый потолок,

окно в потёках краски, датский дог,

справляющий нужду на угол дома.

темнеет снег в загаженном дворе,

и жмётся баков мусорных каре

к стене — глухой, кирпичной и знакомой.

я одеваюсь, открываю дверь.

куда идти? но даже и теперь

я не забыл привычного маршрута.

родная школа — возле «Спартака»,

дорога тут совсем недалека,

и даже слишком — чуть не две минуты.

когда-то я боялся опоздать.

теперь — другое. я крадусь, как тать,

и понимаю, что увижу многих,

кто мне почти неведом: так давно

всё это было, что неправда, но…

у цели я — и медлю на пороге.

3.

я вхожу. и двери на пружине

тяжело грохочут за спиной.

лестница полна знакомых линий.

вытирая с шапки лёгкий иней,

прохожу по каше ледяной.

гардероб — внизу, учёба — выше.

поднимаюсь. тут не жду проблем:

гипсовый Ильич в глубокой нише

школьников не видит и не слышит —

никого не ест, но глух и нем.

а у кабинета всё страшнее.

кажется, что сердца звук затих.

я, как Ленин, глохну и немею —

дверь уже открыта, и за нею

вижу одноклассников своих.

я боюсь. и мне довольно гнусно.

сам я — худ, высок и чуть сутул,

но от страха тяжело и грузно

опускаюсь, узнан — и неузнан,

на дешёвый неудобный стул.

входит Лёшка, мой сосед, садится.

— странная задача про рычаг…

ты решил по физике сто тридцать?

масса в ней никак не сократится…

вру:

— не смог, чего-то там не так.

4.

большинство в этом классе — я знаю теперь — доживёт

до двадцатых, а дальше — не ведаю сам.

бесполезно закат и восход

отмерять по часам,

всё же чёртово время так плавно, неверно, былинно…

и живущий всегда поверяет собой

эту жизнь, что рождается — глиной,

а твердеет — судьбой.

и чертами считать утекающих дней перемены

не выходит — подсчёт тяготеет ко лжи,

ибо чаще меняются стены,

чем кончается жизнь.

мы есть мера всему, что почти невозможно исчислить —

мы начало, и память, и небытие.

но забавны минутные мысли

о деньгах и жилье…

впрочем, надо ведь жить, и в тепле, а удобство для тела

не мешает — у сытого меньше скорбей.

нам достаточно, чтобы хотелось

вспоминать о себе —

кто я? где я? к чему я? туманны советы религий…

мы собой измеряем возможный ответ.

и пусты бесполезные книги

по прошествии лет…

5.

если тонкая линза погружается в воду, то там

несомненно утонет, вытесняя немного воды —

не о том ли сказал Архимед? но платить по счетам

нелегко: на воде остаются следы,

а в журнале останется двойка.

если вызовут вдруг — отвечай по возможности бойко.

не по делу и много — это лучше, чем с толком и мало.

если спросит Наташка, где тут интегралы дают —

покажи ей тетрадь, коли можешь ты брать интегралы.

это, в сущности, всё. и не надо награды за труд.

лично мне из предметов всерьёз неприятен один,

в силу неких причин именуемый литературой.

я не знаю поныне, как это сдавать… поглядим…

педагог — самодур (а точнее сказать — самодура,

ибо требует гендер такой грамматической формы)

и, жонглируя смыслами текстов легко и проворно,

лучше автора знает, что автор стремился сказать.

раз, наверное, пять

с ней пытались поспорить. куда там…

и достаточно скоро запал полемический сник.

даже ядра и атом

мне гораздо понятнее, чем толкование книг.

6.

в коридорах порою тихо, как будто в склепе.

на уроке же разливается, как река,

непонятный, но явно чувствующийся трепет

студиозусов, дожидающихся звонка.

неподвижность надоедает. в конце урока

нарастает гудящий шёпот и клонит в сон.

это — вечное, и идёт от царя Гороха:

класс зевает, он тянет время и утомлён.

но недремлющей литераторше всё едино.

«вот цитата. что вы увидели в трёх строках?»

отвечаю — и ощущаю себя кретином,

совершенно не разбирающимся в стихах.

Лёша мучает сто тридцатую, бесполезно:

на странице — следы бесчисленных неудач.

нерешаемая — уж как только не подлез, но

эта масса не сокращается, хоть ты плачь.

я украдкой кошусь на движущиеся стрелки.

ну когда же? а литераторша говорит,

класс бормочет, сосед решает, и грудой мелких

закорючек его листочек теперь покрыт.

опасаюсь, что снова вызовут. почему-то,

полуспя, я почти не чувствую рук и ног.

стоп, встряхнуться! уже кончается… две минуты...

остаётся совсем немного… ура! звонок!

7.

я спокойней гляжу. поминутно знакомых встречаю

и веду диалоги. но только улыбка судьбы

холодна, саркастична и веет скорее печалью,

как в пословице старой слова «если бы да кабы́…»

я чужой в этом мире. тут всем по пятнадцать-шестнадцать —

блеск смеющихся глаз, беззаботность ещё не сошла…

мне — полвека в душе, за друзьями уже не угнаться,

стариковская память, как серый чугун, тяжела.

возвращаться назад — это кажется просто. на деле

невозможно забыть — и уверовать в то, что тогда

ты всерьёз принимал. да и сердце стучит еле-еле,

будто душу, не плоть до основ износили года.

но при этом я молод — так стоит ли быть безутешным?

ведь возможно, что если иначе себя повести,

то изменится жизнь, ибо есть ещё время надеждам,

потому что сегодня я в самом начале пути.

времяпрепровождение, мысли, задачи, привычки —

всё что я, иногда неосознанно, выбрал тогда,

надо выбрать иначе. и новой судьбы перемычки

тоже лягут иначе, и жизнь повернёт не туда.

не туда, где тупик биографии. век мой двадцатый!

иногда мне казалось, что с веком закончился я —

архаичней Стюартов, нелепей маркиза де Сада…

к чёрту прежнюю жизнь: я хочу заглянуть за края.

8.

мир нам кажется понятен, тривиален,

проткнут временем линейным, как стрела.

и от неких древнегреческих развалин

безупречная прямая к нам легла.

временные тупики (равно и петли),

все предзнания, предвиденья и проч.

так абсурдны, что, подумаешь — не бред ли?

каждый в курсе, но попробовать не прочь.

только Шрёдингер запутал всё изрядно.

вот же Ирод: недолюбливал котов.

да, не Шариков, добрей на первый взгляд, но,

пусть и мысленно, травить их был готов.

не хотел бы я случайно раздвоиться

и остаться, точно шрёдингеров кот,

полумёртвым, как бы рыхлым и слоистым:

ведь живёт, а параллельно — не живёт.

я в пятнадцать полон боли на полтинник:

мне теперь на самом деле пятьдесят.

в этом возрасте всё кажется рутинней,

дни давно уже не тянутся — летят…

вроде надо как-то действовать — пора ведь…

мысли сонны — я разматываю нить:

очень многое мне хочется поправить,

но получится ли что-то изменить?

9.

в той жизни хватало денег.

и каменные палаты,

пожалуй, излишни тоже —

не нищенствовал, не бомж,

не бегал от привидений,

скелетов в шкафу не прятал,

и совесть меня не гложет:

всё нажил своим горбом.

был чужд человечьим братствам.

и шеей своей жирафьей

я в зарослях придорожных

тянулся к листве вверху.

но не был ли путь напрасным?

в сплетениях биографий —

свою ли судьбу я прожил

на этом земном веку?

и вдруг ледяным наростом

с трубы под высокой крышей

мне стукнет сквозь шапку в темя —

о чём пожалею сам?

а люди — те скажут просто:

«он мёртв и уже не дышит…» —

и только… и шут со всеми…

но что там за грохот? — БАМММ!

10.

мёртвый чернильный мрак, даже ещё не сумерки,

ранний спокойный час. только будильник мой

вдруг разрывает ночь яростным криком зуммера.

я зажигаю свет. сложно вставать зимой…

что это был за бред? что-то со смертью... где же я?

помню глухой удар. снился кошмарный сон?

рядом окно, но в нём нет ни следа от прежнего:

здесь на меня глядят крыши других времён.

зеркало есть в шкафу. да, пятьдесят без малого.

что же до черт лица — к ним я давно привык.

возраст — сойдёт, да и прежде не отрицал его.

пусть не пятнадцать лет, но ведь и не старик.

явно живой. хочу чай заварить покрепче я

и поразмыслить, что было со мной сейчас.

сделаю бутерброд. а холодильник шепчется

с чайником. вскоре тот щёлкает, отключась.

с мозга сползает муть. мысли клубятся странные:

трудно поверить, ведь слишком уж крут изгиб.

всякая ерунда снится часами ранними.

был это просто сон? или я там погиб?

кончено. жить во сне — слабость и малодушие.

сброшу унылых лет тусклую дребедень.

может быть, и теперь можно менять грядущее?

утро уже в пути. скоро зажжётся день.

декабрь 2021