Два друга, Джотто и Данте 10/10

Кисть Чимабуэ славилась одна,

А ныне Джотто чествуют без лести.

                Данте Алигьери

В лугах пастушьих Веспиньяно,

Где дышат влагою утра,

В душистых зарослях тимьяна

Стояла летняя пора.

Малец выпасывал овечек,

Прохладный камень оседлав.

«Совсем, совсем как человечий

Овечий голосок и нрав!»

Так думал он, овцу рисуя

На камне острым кремешком,

Когда прохожий Чимабуэ

Склонился вдруг над пастушком:

«Твою овцу в моё бы стадо!», –

Художник рядышком присел:

«Пойдёшь со мной?..» «Отца мне надо

Спросить: по дому много дел...»

Будь милосердно Провиденье

К тому, кто пестован тобой –

Для синей вечности Скровеньи,

Для снов Ассизи золотой.

Не удержи для пользы малой

Его коснеть среди овец!

И оживит он век усталый

Угрюмых красок и сердец.

Грешно биографам тверёзым

Мечтать при свечке вечерком,

И жизни подлинные грёзы

Пастушьим одевать дымком.

Под руку камешек ребристый

Совать тому, кто через год

Искусством трепетным и чистым

Свой век тяжёлый превзойдёт.

В пространстве яркие фигуры

Отбросят тень, хоть не впервой

Его размножатся натуры –

Как дети матери одной.

Но курский соловей Вазари

Пропел нам байку не со зла, –

А в поэтическом угаре

Его легенда расцвела.

Признаюсь, мне она милее

Бездушной прозы наших дней,

Столь гордой трезвостью своею,

Так славной низостью своей...

Но ладно. Прав повествователь,

Сам мастер кисти и резца,

Или не прав – судиться хватит...

В копчённой кузнице отца

Подрос мальчишка темноглазый

Под звуки молотов – и вот

Гласит пророк, доступный глазу,

И время славы настаёт.

Однажды... Кстати о пророке,

Поэте то бишь – мы о нём...

Припомним лоб его высокий

Увитый лавром – и взгрустнём.

Одежды красные до пола,

Орлиный профиль, острый взгляд...

Однажды звучные глаголы

Его - опять заговорят...

Однажды... Ох уж это слово!

Как ждём, над строфами, его!

Как будто в нём весь смысл новый

Воображенья торжество.

Годами прожитое прежде

Куда девалось? В этот миг

Мы видим красные одежды,

И слышим царственный язык –

Простой, как суп из чечевицы,

Слугам и герцогу родной.

И надо ж было воплотиться

Таким на росписи стенной?

Тогда, в палаццо дель Подеста...

А нынче в Падуе гостит

Как птица, согнанная с места,

Изгнанник бедственный, пиит.

Не так, как во дворце Барджелло

Средь душ чистейших на Суде, –

Дерзнул я кистью неумелой

И бледной краской на воде

Изобразить его прилежно,

Как друг его – не без прикрас...

Но время! Время встречи нежной

Друзей старинных – в добрый час!

В суровой келье небогатой,

Среди разбросанных вещей,

Где падуанские закаты

Краснели охрою своей,

Она была ли неизбежна,

Среди пространства и времён?..

«Ах, Данте, Данте, друг мой нежный!

Морщинами изборождён

Твой лоб, у рта вдавились складки...»

«Мой милый Джотто, ерунда...

Хотя, мессер, не слишком сладки

Скитаний долгие года.

Ты знаешь? дом мой срыт, пустует

То место, где я был рождён.

Доныне чёрный гвельф ликует

В предсердье, скрытом под плащом...

«Мой друг...» «Горю от нетерпенья

Как грешник в языках огня:

В стенах расписанных Скровеньи

Ты прячешь чудо от меня?..»

«Так, фрески... Ветхого Завета

Картины, сцены Бытия;

Евангелистские сюжеты...

Боюсь, не в силах кисть моя

Всю святость жертвенных усилий

На фреске слить в единый миг...»

«Ну, брось!.. Веди меня, Вергилий,

К своей часовне напрямик!»

Моё перо не виновато –

А козни времени виной

Тому, что прошлое богато

Моей придумкой расписной.

Кто знает, что происходило

На деле в Падуе тогда?

Всё – время где-то притаило,

Завесы сдвинув навсегда.

Его умаслить невозможно,

Дитя капризное... Но вот

Заглянем в щёлку осторожно,

И чередой рассказ пойдёт.

Но прежде я себе позволю

Два слова. Было б легче нам

Дышать, бродя в земной юдоли

По всевозможным временам

Без наставляющих зоилов,

Без оскопляющих ханжей,

Святош с улыбкою унылой

Или учёностью мужей.

Поэт себе судья жестокий,

Но не опасный; и смешон

Ему, как фарс, к другому строгий,

Себя не видящий закон.

Вдали от мнения людского

И всевозможной суеты,

Бредут две тени – светоч слова

И мастер зримой красоты.

Ещё минута – в сочных красках

И звуках, значимых вполне,

Вдруг оживут они, как в сказках

В моей квартире при огне.

Когда один, в кровати лёжа,

Листаю Андерсена сны,

Переносясь душой, похоже,

В просторы милой старины.

Там всё не так, и всё как будто

Из детства тянется ко мне...

Но уж прошла моя минута –

И тени ожили вполне:

Вошли, скрепя дубовой дверью,

И гулко эхо, мрачен свод.

Так нам представило поверье

И тыща триста пятый год.

И наступив неумолимо

Вот тут, среди тревожных строк,

Из храма он Иоакима

Опять изгнал бы, если б мог...

Но мастер время, как и надо,

Остановил – и на стене

Пустыни горняя прохлада

Навек сковала сердце мне.

И охнул Данте и присвистнул:

Ты, Джотто – лучший цвет земли!

Потом задумался, и мысли,

Как тень, на лоб его легли.

Не так ли горестно прощанье

Его с Флоренцией прошло?

Но слёзный стыд воспоминанья

Окрасил щёки и чело.

О Гвидо! Жив ли на чужбине?

Теперь и я далёк, как ты,

От мест, где лавр жёлт поныне,

Свежи Флоренции цветы...

В воротах Санта-Феличита

Одежды белые, венки,

Мандолы, флейты, бубны... Гвидо,

Как эти годы далеки!..

Прости, что стали мы врагами

Во тьме земной, но минет срок –

Войдём едиными вратами,

И снимем траурный венок.

Доволен Джотто похвалою:

«Всё сомневаюсь: прав? Неправ?».

А Данте: «Друг, Господь с тобою!»

И ходит, голову задрав.

В летучих строчек перемене

Как быстро времечко течёт!

Уже не в Падуе, в Равенне

Нас стиль сладчайший застаёт.

Прошли года; как снег седые

Главы; движенья не легки.

«А помнишь годы молодые?

«А помнишь нежные стихи?..»

«Яснеет день поближе к смерти,

Слабеет тело как-то вдруг...»

«Рука засохшая не чертит

Как раньше – безупречный круг.

Ах, Данте, с горечью в гортани

Припоминаю я луга

И пар пастуший свежей ранью

И, над рисунком, пастушка.

Овин, напутствие отцово;

И смуглым ангелом храним –

Ко мне бредёт Быкоголовый*,

Как по камням Иоаким...

«Постой, постой, преданьям пищу

Ты не давай в который раз:

В твоём Гефестовом жилище

Коптящий жертвенник не гас.

Ты вырос между наковальней

И тяжким молотом, дружок.

«Я и забыл, о сон печальный,

Души пастушеский рожок...»

Бродили в пиниях два друга.

И с моря к ним летел порой,

Досадный, может быть, для уха,

Сирокко, ветер молодой.

Шумели пинии печально,

Стучали глухо топоры...

И каждый – вздох первоначальный

Хранил у сердца до поры.

Пора пришла – и Алигьери,

Закончив Рай, умерив Ад,

Ушёл туда, откуда в двери

Не возвращаются назад.

Его товарищ неизменный,

Дружок едва ль не с ранних лет,

По голубой своей вселенной

Ещё бродил шестнадцать лет.

Построил башню Санта-Фьоре,

Её Марии посвятил,

И, сделав дело, как-то вскоре

В соборе том же опочил.

Теперь стоит он над гробницей,

Крупней, чем знал его народ.

И в гости Данте смуглолицый

К нему приходит в трудный год.

2017

______________

*Быкоголовый, то есть Чимабуэ