Стихотворения в прозе. Часть третья 10/10

Ночью

Что это там, в глубине тела, светится и играет, как некая рыба, бьющая хвостом по полотну воды и ломающая покой? Должно, это наш ум, который мы вырастили всеми отцами и дедами в камне черепа, или красное, как огонь или цветок растения мака, но бьющееся в груди подобно настенным часам плотное сердце, или душа, о которой догадываемся по мудрым подсказкам старцев? Слышу, оно говорит: Я!.. я.. Но раз так, почему оно дальше чем тот, кто спрашивает о нём? Кто из них правда? Вопрос иссяк как вода на асфальте в горящий полдень, по которому пробежала кошка. Может, и она тоже о чём-то таком подумала, по-своему, по-кошачьи, сильно, вечно, растуще.

У кошки глаза горят в темноте, а человек с фонариком ходит, в котором скоро садится его батарейка. Не успеешь и светом полюбоваться!

Быстрый звон дождя

Дерево было связано с летним ливнем, а солнце с деревом, играя на каплях и отражаясь. Дерево жило из живота, вверх и вниз. Птицы старались чёкать свои приглушённые клювом песни, под сильной веткой спал чёрный пёс. Дерево и пёс подружились однажды белой безмолвной природной дружбой, они молчали друг с другом, глядели в центр солнца, дули вглубь себя один на двоих лесной серебристый воздух. Пёс издох осенью, когда падали пятерни кленовых листов, дерево загнило, рассыпалось, и прилетела птица, и принесла в клюве зерно. И разломив его, выполз зелёный усик с двумя зелёными ушками-лепестками, а рядом, в метрах ста, щенилась бездомная сука, чтобы дереву, когда оно вырастет, не было скучно и бесполезно жить, чтобы солнце струилось, радуясь всем своим отражением на мокром блестящем мире.

Хлеб

Вечером было холодно и тело казалось сделанным из свинца. Я шёл за хлебом, чтобы идти и жить. Когда холодно – уму хорошо, он резче и тоньше действует в своей тьме. Мне всегда нравилось в такую погоду выйти на улицу, ни о чем не думать, смотреть, ибо ум чист, и видит что есть мир сразу. Мир за углом магазина ещё не существует, пока не повернешь и пока не поверишь. Но магазин закрыт на учёт, и я возвращаю путь настоящему. Там, в настоящем, живёт мой друг Петя, у него глаза похожи на витражи, из которых смотрит простое сознание факта собственной жизни.

Петя сказал: Я знал, что встречу тебя. Предчувствие никогда не бывает серым, оно жёлтое или синее. Синим предчувствием был твой хлеб, который ты не купил, а жёлтым – всегдашняя радость жизни.

Говорят, что Петя дурак, но я так дело не вижу. Петя думает напрямую, не как заведено у прячущихся друг от друга людей, в которых по нескольку умов, верхних и нижних, прячутся и не знают друг друга. Я верю Пете, потому что он говорит упрямую правду, которую знает только он, и которой нет в общем воздухе, где мы живём и дышим, чтобы было чем наполнять слова. У Пети в кармане обломок сухого хлеба, он протягивает его мне и говорит:

Всё.

Окраина

В городе, в мире забытых лиц, в облаке общего вздоха ищу родные линии травы, тёплые чувства деревьев. Там, в тёмных провалах листвы, где живёт страх перед всякой тайной, я ищу моё прошлое, ибо настоящего нет нигде. И увидел я ветвь, и как светится воздух вокруг неё, это, должно быть, в старом забытом прошлом рождается новый ум, и скоро ли, а может к старости вырастит и разветвится дерево пустоты, дерево настоящего, могучее дерево правды, и будут плоды его тяжки и сладки. И увидел я воду, как льётся вода, как она работает и живёт, и задумался: вот душа человека, без начала и конца, без времени и родного дома. Город уныло врыт в поры земли, сыплется и трясется, дымит и звенит, трубит и хрипит, убит и забыт. 

Облако леса уносит поднятый пар печали.

Что значит Эврика

Однажды, однажды...

Один человек долго сидел под яблоней и размышлял о жизни. Сидел, и вдруг – яблоко по голове. Человек, почесываясь, выглянул из себя в верх жизни и увидел змея, ползущего так, чтобы спуститься ниже.

– Что ты делаешь?

Змей, мудро улыбаясь, шепчет:

– Пожалуйста...

– Как это понять, пожалуйста?

Может быть, нужно поблагодарить вас?

– Да...

– Интересно, почему?

– Ты откусываешь кусочек яблока…

Человек откусил кусочек. Он откусил кусочек и начал жевать. Прожевал и проглотил внутрь. И хотел сказать спасибо, глядя в верх дерева, и там –человек. Не просто человек, а он сам, и он говорит себе:

– То значит – Эврика.

И ужасно испугался, и сошло с него много пота, и побежал домой, чтобы принять ванну и спать в чистом холодном теле.

Входит в ванную комнату, видит – купается человек, не просто человек, а он сам. Не аккуратно купается, вода выше края выходит на пол. Плавающий медленно открывает глаза в вошедшего, и он говорит себе:

– То ещё значит – Эврика.

Статуя у воды

Мое озеро жизни из детского сна или воспоминанья охраняют мысли, подобные искрам огня. Но ты окунаешь в полуденный сон наяву свои твёрдые, тонкие, холодные пальцы, и вместо огня их целуют стайки малых прозрачных рыб. За это я и люблю тебя, люблю твои руки, собравшие все мои отражения на ладонях. И вот, небо и вода смешиваются и наполняют твои глаза. Ты стоишь, неподвижна, священная дева, отвергая всякое легкомысленное прикосновенье. Где кончается тело мое, – кто-то спрашивает изнутри тесноты, – и начинается всякое тело? Оно данное мне, а теперь я данная всем, в продолжение рода и бытия камней, и это больше не забавляет, ибо приносит лишь тяжелое утомление, утомление немым твердым чудом, утомление от не приходящих и не уходящих печали и одиночества, а я хотела бы стать одной из тех маленьких птиц, что летят в облаках, не зная моей исключительности и напрасной славы вечного, мертвого, идеального камня.

День рождения нового солнца

Далеко-далеко, там, где совсем уже почти ничего, поместилась маленькая девушка. Она построила маленький, на полтора человека, домик и приютила маленькую мышку, которую выгнала из коммуналки какая-то партия коммунистов за вечное сияние света.

Но однажды маленькая девушка заболела и начала расти. Каждый день она вырастала на два сантиметра, а каждую ночь уменьшалась на один сантиметр. Прошли долгие месяцы, дом стал тесным, и даже мышке, чтобы выйти на улицу, приходилось залезать в левое ухо женщины, а вылезать из правого. Но все-таки мышка не роптала на судьбу, не пищала о неудобствах, а поддерживала больную женщину морально и кушала за двоих, чтобы уберечь дом от разрушения.

Однажды, пока мышка читала газету в улице, девушке заложило уши ввиду простуды причиною сквозняков. Тысячу слёз пролила бедная маленькая норушка, тысячу серых мышиных слёз.И так каждый час –новая тысяча выливалась в лужицу, лужица выливалась в ручей, ручей выливался в речку, а речка падала в океан. А в океане жили инопланетяне, и слёзы бедных им, всё равно, чьих глаз, мышиных и не мышиных, но лишь бы от печали и горя – сообщали действие опьяняющее.

Было их шесть, зелёных шесть братьев, шесть инопланетян. Напившись до полного отключения вселенского сознания, они стали вспоминать солнцу все его неприятности, все долги, обиды и прочее нехорошее. Включили свои летающие карусели и вознеслись вон из океана с парою банок слёз навстречу древнему неприятелю с целью скандала и прочих драк. И были они любители быстрой езды, и всё ускорялись и ускорялись, и уж ускорились так, что скорость света испуганно упразднилась, и вошла в степень музыки Баха...

Бах! И – пустота кругом...Ничего, нигде ничего не видно... Никого не слышно... Лишь где-то далеко-далеко засветилась звёздочка, маленькая, размером с китайское яблоко. А глубоко внизу, на Земле, люди подумали, что случилась ночь и легли в свои тёплые, тёмные, частные сны. Девушка же с того времени стала скоро уменьшаться и истончаться. Пробежали три тёмных скупо освещенных недели, стала она совсем худышкой, и даже один известный пожилой поэт срифмовал её с её мышкой и получил государственную награду.

А ещё через неделю в газетах появилась статья о том, что родилось новое солнце, но оно ещё совсем маленькое и поэтому ещё доброе, и если вас мучат кошмары во сне или наяву (есть ли разница!) или какая-то странная болезнь роста – оно с радостью всем поможет, каждому – по потребностям, и абсолютно бесплатно!

Колыбельная

Сонные окна изб, весёлое детство времени, холодно вам или тепло?

Спят тела, когда стареют их стены, спят сердца и умы, спит, замедляясь, ток души, и спящее в ней – небесное, течёт против течения мира, и моются радости и печали, труды и страхи, игры и желания всех спящих страстей.

Сонный снег неподвижен, чист, светел и терпелив. Там мы закопаны, когда спим, там и проснёмся, когда разовьётся солнце; руки воды нас нежно обнимут и отпустят уйти в весну.

Дерево спит в глубину, узнавая родное, там находит подобное, из чего растёт, там, где всё растёт из всего – глубже глубокого сна.

Листья летят, превращаясь в птиц, птицы падают в гнезда, в гнёздах лежат слепые младенцы и спят свои сны, рисуя грядущую неизвестность. 

Только дыхание от земли как цветы, как цветы...

Спят руки, сорвавшие их, руки строителей и убийц, руки монахов разжаты, чётки их неподвижны, руки возлюбленных спят, спят руки воров и милосердные руки. Бездомные видят высокие крыши, их тени уснули, им снятся рисунки на стенах.

Трава, уснув, продолжает зреть и звенеть, в ней, покрытые каплями рос, спят потерянные ключи.

Спят, зацелованы и измяты, фотографии далёких невест, спят письма в тёплых конвертах, запахи спят, обнимая заснувший ветер.

Там, в море заснул корабль, волны разглажены и покойны, сигналы касаток, уходящие в сон, встречаются вместе, слова мудрецов и глупцов, уходящие в сон, встречаются вместе, друзья и враги, уходящие в сон, встречаются вместе, злость и любовь, уходящие в сон, встречаются вместе, живые и мёртвые, уходящие в сон, встречаются вместе.

Тихая ночь. Тихо плывут облака.