Мои подсолнухи. Ко дню рождения Ваг Гога. 0/10

Слово «импрессионизм» и прилежащую к нему цепочку незнакомых французских имён я впервые увидела , кажется, в восьмом классе и проскочила мимо, особенно не задумываясь. Уже будучи студенткой первого курса, я как-то разговорилась на темы живописи со своей однокурсницей Наташей. Из её уст снова прозвучали уже однажды услышанные фамилии художников: Ван Гог, Моне, Дега, Мане и другие. Наташа произносила их так, словно приглашала меня в сокровищницу графа Монте-Кристо или пещеру Алладина. Некая великая тайна должна была мне открыться, судя по придыханию моей собеседницы. И во мне вдруг зажегся жгучий интерес, желание оказаться в числе посвященных. В городском художественном музее полотен импрессионистов не обнаружилось. Названная Наташей книга Ирвинга Стоуна «Жажда жизни», посвященная Ван Гогу, в библиотеках найдена не была. Кое-что о Сезанне, Тулуз-Лотреке, Мане всё же отыскалось, и я запоем прочла эти повествования. Несколько лет спустя я гостила в Питере у своей родственницы и среди её книг обнаружила вожделенную «Жажду жизни». На суперобложке были изображены знаменитые «Подсолнухи». И тут у меня началась сшибка. За окном лежал летний Питер, еще не совсем расставшийся с белыми ночами. Дворцы, парки, каналы, музеи — днём. Светлые ночи отводились на прочтение увесистого издания. Я бродила по городу эйфоричной сомнамбулой, и Ван Гог с историей его любви совместился во мне с фантасмагорией впечатлений от поездок в Павловск, Царское село, Петергоф.

 «Подсолнухи» светились где-то вдали, оставаясь недосягаемыми. Позже я раздобыла бумажную репродукцию одноименной картины, а потом и альбом, посвященный импрессионистам. Дальше дело не шло, да и не могло идти. Я не сомневалась, что оригиналов картин ван Гога и его коллег по художественному направлению мне не видать до конца дней моих. Винсент необъяснимым образом зацепил меня, и не раз моё воображение рисовало картину: сумасшедший гений держит ладонь на пламени свечи и просит позволить видеть возлюбленную кузину Кее ровно столько, сколько он выдержит эту пытку огнем. Но странному человеку было отказано во встрече.

Моя собственная жизнь совершила крутой вираж и продолжилась уже в Германии. Через пару лет я смогла внедриться в немецкую медицину. На одной из конференций в Бремене участникам в качестве поощрения предлагали разные сувениры: ручки, блокноты, линейки для анализа электроэнцефалограмм, карманные фонарики-карандаши и прочую полезную в работе мелочь. Но я замешкалась, и всевозможные симпатичные штучки уже были разобраны. Я вздохнула и собиралась уходить восвояси. Тут организаторы конференции заметили, что одна из участниц осталась без подарка. Мне предложили в порядке компенсации охапку искусственных подсолнухов, в натуральную величину, то есть, ростом с меня, и очень похожих на настоящие, и, кроме того, роскошный лиловый зонт с длинной ручкой и резной деревянной рукояткой. Я усмотрела в этих предметах, и особенно в любимом сочетании жёлтого и лилового, некий знак судьбы. Распорядители донесли дары до входной двери, с сочувственной улыбкой предлагали вызвать такси, но мы с подсолнухами вежливо отказались, пыхтя, добрались до вокзала и загрузились в поезд.

Дома я приобрела на местном блошином рынке огромный загадочный медный кувшин с инкрустациями, несомненно, предназначенный для вызова джиннов, и водрузила туда гигантский солнечный букет. Он стоял, в зависимости от сезона, то в гостиной, то на террасе, и лет через восемь постепенно рассыпался на отдельные листочки и лепесточки. А зонт до сих пор обитает в прихожей и иногда сопровождает меня на прогулках под дождём.

Я посещала музеи в Бремене, Гамбурге и других близлежащих городах, там, к моей радости, были коллекции работ импрессионистов, но знаменитая картина отсутствовала.

Однажды вечером я сидела дома в кресле и поглядывала то в тёмное окно, за которым монотонно и безостановочно падал снег, то на пылающие жёлтым подсолнухи в углу комнаты, такие неуместные в холодном, меланхоличном пейзаже. И вдруг поплыло во мне:

ЛЮБОВЬ

Ладонь ласкает жаркую свечу...

Огонь бесстыж, как на полотнах ню.

Я не доверю чувства палачу,

Я сам себя сейчас за них казню.

Рисуют тени на холсте стены

Портрет руки, вплавляя пламя в плоть.

Мгновения уже побеждены...

Теперь минуты нужно побороть.

Как нежно-розов пламени язык...

Он кожу зализал до черноты.

Трепещет жало огненной гюрзы

В безмолвии змеиной красоты.

Любимая, ты рядом, за стеной...

Я покорен всесильной простотой.

Но почему ты там, а не со мной?

Войди сюда и ближе к свету стой...

Увидеть... Все забыть и замереть...

Любовь подобна доброму врачу.

Не медли... Воск растаял уж на треть...

Иди ко мне и погаси свечу...

Пылает мозг... Нет, он давно сожжен –

И все же мысли тлеют, словно трут –

Он, как пейзаж, изрезанный ножом,

Как треснувший от напряженья струп...

Мне больно!.. Но еще сильнее боль

Разлуки... с неувиденной тобой.

© Эмилия Песочина (из книги «Волкополье»)

Это был уже отчётливый голос судьбы, и ей следовало идти навстречу. Один из отпусков я проводила в Мюнхене и по совету моего коллеги — знатока живописи — отправилась пинакотеку, где хранились полотна девятнадцатого века. Неспешное продвижение сквозь бесчисленные анфилады залов и нескончаемое наслаждение от увиденного... Истинная сокровищница изобразительного искусства. За каждым поворотом открывались всё новые и новые шедевры. Вот и отдел импрессионизма. Я восхищенно разглядывала полотна. И вдруг остановилась, как оглоушенная. Ван Гог. «Подсолнухи». Нет, не может быть. Вот так вот взять и увидеть? Но надпись однозначно подтверждала: да, это та самая картина. На всякий случай я спросила у служительницы зала, оригинал ли это. Она дико взглянула на меня и ответствовала, что копий в пинакотеке нет и быть не может. Странная тётка в моём лице не отходила от картины, кружила по залу, маниакально возвращалась к заветному полотну и вызывала острейшие подозрения сотрудницы, решившей, что ненормальная  посетительница, небось, решила спереть шедевр. Бдительная дама почти приклеилась ко мне, ходила следом туда-сюда и, наконец, предупредила, что музей скоро закрывается и предложила покинуть помещение. Я хотела еще раз потребовать подтверждения, что передо мной оригинал, но увидела выражение лица визави и сочла за благо проглотить свой вопрос. Я плелась к выходу в трансе и очень себя уважала. Я ведь видела «Подсолнухи»! Видела! Никогда не говори: никогда!

Год спустя был Париж и музей импрессионизма Орсэ. Вот уж где я воистину отвела душу! На любое моё желание находился отклик. Вот они все здесь...Те самые загадочные французы из Наташиных рассказов... Моне и Мане, Дега и Писсарро, Ренуар и Сислей... Я чувствовала себя малым ребенком, внезапно попавшим в сказку. А вот и Ван Гог мой любимый... Ох, сколько времени я толклась возле его картин, не могу сказать, благо, на этот раз никто не выгонял! Зато на свежий воздух я выползла почти на четвереньках, и долго приходила в себя, сидя прямо на согретых солнцем плитах.

Наконец, Амстердам! Гурмански облизываюсь, предвкушая посещение музея Ван Гога с самой крупной в мире коллекцией его картин и рисунков. На входе прилизанные секьюрити, в залах они же, в костюмах служителей цирка — такое у меня впечатление сложилось! Казалось, что сейчас раздастся клич «Алле, ап!», и в залах начнут кувыркаться лихие акробаты. Но нет, никаких цирковых номеров не наблюдалось. Везде были только лоск и глянец, модный антураж и приклеенные улыбки смотрителей помещений, почему-то все в возрасте около двадцати лет. Художник им был до лампочки, точнее, до шикарных светильников, сиявших повсюду. В тишине вдоль стен, обитых чем-то похожим на серый войлок, плыли рыбьи стаи молчаливых туристов. А на самих стенах висели картины Ван Гога, напоминавшие потерявшихся в пустыне детей. Маленькие картины в огромных помещениях. Издали яркие пятна полотен напоминали то брызги крови из отрезанной мочки уха, то осколки разбитого в припадке буйства цветного стекла, то маки в полях Арля, неподалеку от приюта для умалишенных. А вот и вправду те самые, ставшие знаменитыми, маки. Мне было до слёз обидно за Винсента. Он выглядел здесь, в этой гламурной обстановке, абсолютно чужеродным. И даже очередные «Подсолнухи» (их ведь аж одиннадцать было написано, в разных вариантах), меня не обрадовали, хотя висели особняком в отдельном помещении. Но, видите ли, в окружении крикливых коммерческих реклам и суетливой толпы этот шедевр смотрелся как китч. Да простит меня гениальный мастер! С тех пор я не искала музеев с картинами Ван Гога.

Но это ведь ничего не значит. Никуда я от него не делась. Вот и сегодня, в день рождения художника сижу и пишу это эссе.

А осенью прошлого года ко мне пришли строки...

НЕМНОГО ИМПРЕССИОНИЗМА

В черном небе краюха луны,

Словно ужин печальный бедняцкий

В уголку на столе. С вышины

Равнодушные звёздные цацки,

Не мигая, стеклянно глядят

На дрожащие голые веси.

Гуси с плачем по небу летят.

Ветер с гиком в садах куролесит

И пускает немедля в расход

Одинокие мокрые листья,

И кусты разъярённо трясёт.

Тёмных окон угрюмые лица

Смотрят ночь напролёт в пустоту,

Будто гость не явился желанный.

Небосвод пополам на лету

Разрезают гусиные кланы.

Звёзды тускло взирают впотьмах

На пустые поля и дорогу.

А светило висит в облаках

Не прижившимся ухом Ван Гога.

Но из глуби индиговой мглы,

Там, где горы синеют высóко

Над лиловою гладью земли,

Приглушённый доносится цокот.

Утомлённый от скачки во тьме

И громоздкой промокшей поклажи,

Мчится всадник ко ждущим в окне

По равнине немого пейзажа.

И в осенней ночи ледяной —

Наваждение ль, кара ли, дар ли? —

Видит он под холодной луной

Маки в поле полдневного Арля.

© 25.11.2020 г. Эмилия Песочина

Пусть это стихотворение и завершит моё повествование...