ЖИВОГЛОТ 0/10

Я в детстве много читал. Устроил тайное логово в кладовке, провел туда электричество и отрывался ночами, глотая по три-четыре увесистых тома в неделю (сто двадцать страниц в час было нормой). Теперь так не могу. Прочитанное волей-неволей обдумывается, факты, если противоречат единой картине мира (а они вечно противоречат) перепроверяются, и никакой харизмой меня уже нельзя увлечь безоглядно, а только весомо убедить.

Собственно, в скептики я подался рано. Снисходительно прощал талантливым писателям профессиональные грешки и непрофессиональные огрехи. Как, к примеру, любимому Теофилю Готье — декоративность описания запущенности родового гнезда баронов де Сигоньяк. Как же потом дивился, посещая замки юга Франции! Какой непередаваемый запах плесени исходил от бесценных шпалер и гобеленов! Вернувшись в Париж, отыскал на монмартрском кладбище неухоженную могилу Готье, согнал с низкого надгробья злющего кота с рваным ухом, возложил на теплый камень букетик фиалок и вслух извинился за неверие. И взялся перечитывать французские книги. Об одном этом стоило бы написать не эссе, а роман! Но, во-первых, «заказано» эссе, а во-вторых, что-то такое уже было у Сартра, кажется. Так что, сдержусь. Или просто назначу этот текст первой главой неопубликованного литературного детектива.

Оноре де Бальзак занимает далеко не последнее место в моем списке заслуживающих доверия авторов. И не только в нём: всему миру известен, по крайней мере, один из его литературных героев. Известен не менее д'Артаньяна или Онегина. Может быть, и более: даже те, кто не знает имени Бальзака, в курсе: Гобсек — самая подходящая кличка для жмота и кровососа. Шейлок, Скупой Рыцарь и Плюшкин в срамнение не идут!

 И критики, и учителя приведут Вам, читатель, массу с виду неоспоримых доводов: вот он содрал пятнадцать процентов с молодого юриста; вот он препротивно ликует, обобрав покрывающую любовника даму; вот он утверждает, что деньги правят миром; вот он, наконец, умирает, окружённый гниющими яствами и зарытым в золе золотом. Наберемся же терпения и перечитаем маленькую повесть не предвзято. Разберемся, о чём именно писал Бальзак, и возмутимся поклепу, вот уже скоро двести лет систематически возводимому на этого достойного человека, неважно, существовал ли он на самом деле, являлся собирательным образом или был (отнюдь не эфемерным) продуктом фантазии гения.

Рассказчик, преуспевающий юрист с обширной практикой, познакомился с ростовщиком, ещё будучи студентом. Из текста видно, что Гобсек, вопреки намекам критиков, был человеком чистоплотным, вёл себя и одевался исключительно скромно и дорожил таким, как бы теперь сказали, имиджем настолько, что когда однажды сосед протянул ему оброненный золотой, этот якобы образец жадности спокойно отказался: «Не мой! Водись у меня такие деньги, разве бы я здесь жил?». Это при том, что Гобсек не был трусом, умел постоять за себя и полагался не на охрану, а на пистолет и шпагу, которыми превосходно владел. Внимание: откуда такие завидные навыки? Оказывается, в десятилетнем возрасте осиротевший Гобсек стал юнгой на корабле дальнего плавания и сорок лет вел жизнь искателя приключений: якшался с пиратами; искал сокровища, спрятанные аргентинскими индейцами; принимал деятельное участие в американской революции. Богател, разорялся, очаровывался и разочаровывался. Составив громадное состояние, он продолжал заниматься в Париже крайне рискованным бизнесом, опасным и для капиталовложений, и, зачастую, для жизни. Неудивительно, что имея дело с некредитоспособными людьми («люди, которым дадут кредит в банке или в хоть каком другом месте, ко мне не придут»), ростовщик вознаграждал себя от души: прибыль — это в значительной степени плата за риск, любой экономист подтвердит. Рассказчик характеризует при этом Гобсека, как человека, исключительно договороспособного и честного, да вот беда, считающего деньги — товаром. Господи, какой это страшный грех: обогнать свое время!

Не имеющий гроша за душой бывший студент, когда ему предоставляется возможность выгодно купить практику своего босса, обращается за помощью к старшему приятелю (молодому человеку было двадцать пять лет, Гобсеку перевалило за семьдесят). И вот здесь происходит прелюбопытный торг: Гобсек сначала предлагает заем под 12,5%, потом поднимает ставку до 13%, и даже до 15%, уговаривая собеседника: «торгуйтесь!», получая видимое удовольствие от того, что молодой человек, попросив о займе, торговаться не желает. При том, что обычно менее 50% Гобсек со своих должников не взымает, в данном случае он (снова с удовольствием) останавливается на цифре пятнадцать. Нет, не останавливается! Идет дальше: берет на себя организацию покупки практики по наиболее выгодной цене, способствует расширению этой практики, рекомендуя перспективного, но никому не известного юриста своим богатым клиентам и партнерам и, будучи исключительно информированным человеком, помогает другу советами. Так что, недавний бедняк был в состоянии возвратить долг уже через пять лет, а речь идет о ста пятидесяти тысячах франков, по моим представлениям франк в те времена соответствовал примерно двадцати нынешним долларам!

Теперь перейдем к кульминации (во всяком случае, кульминации, на мой взгляд): несведущему в финансах читателю трудно уследить за интригой в этом месте, и он легко опускает подробности, позволяющие оценить истинную красоту комбинации, принимая победное торжество ростовщика за проявление торжества порока. Между тем, перед нами разыгрывается увлекательнейшая, изящнейшая партия с последующей «материализацией духов и раздачей слонов».

 К Гобсеку за займом обращается известный всему Парижу светский хлыщ. Гобсек отвечает категорическим отказом, мотивируя это тем, что повеса уже наделал долгов на тридцать тысяч, и его обязательства ничего не стоят: векселя кутилы продаются за четверть цены. Великосветский наглец возражает: эти векселя — надежная валюта, обеспеченная закладами его любовниц, и вот как раз в этот момент в комнату входит расточительная любовница: редкой красоты графиня с фамильными драгоценностями, принадлежащими супругу. Как видно, предвкушая значительный барыш, ростовщик с почти демонстративным удовольствием рассматривает бриллианты, в которых знает толк. Он вообще во всем знает толк: в живописи (да, продавал Рембрандта, и это не умаляет ни его достоинств, ни экспертизы, Сотбис разве не тем же занимается?), в политике и экономике (привлекался правительством к работе в комиссии по делам бывшей французской колонии Гаити), в колониальных, да и вообще любых товарах, и, разумеется, в людях.

Бриллианты он оценивает в двести тысяч, дать за них соглашается только восемьдесят, причем не в долг, а в качестве покупки, твердо стоит на своем слове и заключает выгодную сделку. И тут же, «тузом из рукава», извлекает из ящика секретера ВСЕ (на тридцать тысяч франков!) векселя кутилы, ранее, оказывается, выкупленные у других ростовщиков за выше упомянутую четверть цены, прибавляет к ним пятьдесят тысяч наличными и вручает графине, комментируя: «Как только что здесь прозвучало, эти векселя — самая надежная валюта!».

Любовники-растратчики удаляются, и через некоторое время в дверях возникает обобранный граф. По существу, бриллианты принадлежат Гобсеку. И по закону! И рыночная цена им — двести тысяч. Однако Гобсек продает их обратно графу за восемьдесят тысяч плюс пятнадцать процентов, и не только продает, а помогает тому сохранить богатство для наследников: берется фиктивно купить огромное состояние графа, оформив его, как возвращённый долг. И действительно вырывает богатство из рук графини, преумножает его и сохраняет для старшего сына графа. Хотя даже рассказчик признается, что усомнился в возможности возврата ТАКОГО состояния наследнику.

Развязка.

Описывая смерть Гобсека, Бальзак откладывает в сторону гравировальную иглу и берется за кисть. Натюрморт из обращенных параноидальной жадностью в тлен деликатесов и колониальных товаров, закопанной в золу в камине груды золота выдается рассказчиком, а возможно, но не наверняка, и автором за иллюстрацию полной победы алчности над здравым смыслом.

И вот здесь тоже мне есть, что сказать. Если у Гобсека был прототип, и прототип умирал в девяностолетнем возрасте именно так, я берусь заочно поставить ему диагноз: типичное для людей преклонного возраста UTI: воспаление мочевыводящих путей, обычно сопровождающееся делириумом. Дай нам Бог избежать сего атрибута становящейся все более и более обычной в наши дни глубокой старости.

Просто удивительно, как умеют люди во всем находить плохое! Когда бальзаковский рассказчик спросил у Гобсека, почему из всех ему знакомых Гобсек отнесся с участием только к нему и графу, старик ответил: «Потому что только вы доверились мне, не выставляя никаких условий и не пытаясь меня перехитрить». 

Не знаю, что во всем этом вызывает у просвещенных критиков желание оболгать и унизить литературного героя, настаивая на том, что образ Гобсека ценен тем, что автор, якобы, показал его «не только с дурной, но и немножко с хорошей стороны». Хотя…

Старость это да — плохо!