Герои иных миров 0/10

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, НЕРИФМОВАННАЯ

Июль 2005 года. Где-то в Зазеркалье.

Каждый божий день

ровно в два часа пополудни

в Энском городском СИЗО

начинается маленький праздник.

— Обед! — кричит на "продоле"

в "кормушку" очередной камеры

вечно накуреный баландёр Юрок,

бывший мелкий наркодилер.

Нахальный, веселый и хитрый,

Юрок прирождённый делюган,

он этакий местный почтальон —

вечно кому-то что-то передаёт,

с мастерством старого шулера

вынимая и пряча малявки, свёрточки

и всякие прочие житейские мелочи.

Старший восьмой камеры,

высохший сутулый "бродяга",

которого все зовут дядя Серёжа,

зевая, встаёт со своей "шконки"

и лениво шлёпает к двери —

поржать с контролёрами,

пошептаться с Юрком,

узнать свежие новости

и заодно проследить за порядком.

Поэтому хлеб в восьмую камеру

дают всегда самый свежий,

а баланду — густую, наваристую,

и хотя такое ежедневное варево

сидельцам уже изрядно обрыдло,

от него всегда накрывает изжога,

но многие хлебают с увлечением --

им никто передач не носит.

Дядя Серёжа, между прочим,

часто сам дегустирует баланду —

это ему совсем не в западло,

как и многое другое —

он фанат чистоты и порядка,

поэтому в камере всегда

всё вымыто и вычищено,

с баландой та же тема —

он бдительно следит за тем,

чтобы администрация кормила

вверенных ему страдальцев

качественно и сытно.

"Бродяга" со стажем,

дядя Серёжа "красной масти",

прошёл много зон и "крыток",

повидал в жизни всякое,

всё видит, слышит и подмечает,

хотя большую часть времени

вроде бы спит на "шконке",

положив на татуированный живот

тёплого пёстрого котёнка,

или учит жизни молодёжь.

Он готовится к предстоящему суду

за свой очередной разбой,

заучивает термин «эксцесс исполнителя»

и материт ограбленных им торгашек:

«Они же прекрасно видели,

что мы с зёмой все в наколках,

зачем они нас бухать позвали?!»

Баландёр что-то шепчет на ухо

склонившемуся к нему дяде Серёже,

тот заметно меняется в лице,

с тревогой оглядываясь назад,

в сразу затихшую камеру.

— Олежка, тебе малява пришла, —

негромко говорит он. — Банкуй!

Из-под ближайшей «шконки»

с отработанной грацией змеи

шустро выскальзывает пацан,

с виду — обычный мальчишка.

— Эт-то кто ещё там вылез? —

ошарашенно спрашивает новичок.

— "Подвопросник", — отвечают ему. —

Бандючонок, он из "чёрных",

поди уже месяца два как тут живёт.

Помогал фуры на трассе бомбить,

убегал, вот его при задержании

"собровцы" и подстрелили,

они как из Чечни приезжают,

так ещё долго со страху шмаляют

во всё, что шевелится...

— В "красной" хате "чёрный" пассажир?!

— Подельники пацанёнка слили,

якобы это он их всех сдал,

растарахтелся под наркозом,

когда пулю из спины вынимали...

Хотели было даже "опетушить",

да он успел из хаты выломиться,

устроил концерт на "продоле",

вскрыться «куму» пообещал.

Вот, теперь тут у нас сидит,

ждёт решения воров с "централа",

а там с этим не больно-то торопятся...

— А почему под "шконкой" живёт?

— Ему положено теперь так жить,

он же на положении "подвопросника"...

Кто ж его такого в хату примет?

Он теперь сомнительный персонаж,

питается из отдельной посуды,

в руки сам ничего не берёт.

А дяде Серёже за понимание

кум "гычу" иногда выделяет,

да и к хате нашей на "шмонах"

особо не цепляются.

Дядя Серёжа по деликатным делам

здесь у нас самый нужный человек.

Сложно тут всё, понимаешь...

Турма, брат, турма!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ, СИЛЛАБО-ТОНИЧЕСКАЯ

Январь 2005 года. Где-то в России.

— Что ж ты творишь, очумевшая рожа?!

"Собровец" чёртов! Убил пацана!

Что мы про это начальству доложим?

Мля, понабрали вас в СОБР, молодёжи...

— Из головы не выходит война...

Только вернулись. Аулы да горы,

ждёшь постоянно, когда прилетит...

Въелась привычка, шмаляю на шорох!

Сколько там бродит таких каскадёров,

кто его знает, а может, шахид?

— Тоже сравнил! Малолетний воришка!

Я посмотрю, брат, ты дома герой...

Пулей за кражу, мне кажется, слишком.

Вряд ли мальца тебе этого спишут...

О, посмотри-ка! Похоже, живой!

Июль 2005 года. Где-то в Зазеркалье.

Снова приснился мне дядя Серёжа,

старый знакомый из давешних лет.

Дядей Серёжей ГУЛаг весь исхожен,

татуировки на ссохшейся коже,

только что нет на плечах эполет.

Жуть нагоняя обличьем ужасным —

словно Кащей, крепко связан из жил —

был он всегда справедлив и участлив.

Дядя Серёжа по масти был "красным",

ладил с конвоем и с "кумом" дружил.

Как-то менты подстрелили мальчишку.

Юный летёха мотался в Чечню,

ну и стрельнул сгоряча, что излишне

в мирных условиях. Боком бы вышло

"собровцу" дело, да выжил говнюк.

Пулю достали из плоти цыплячьей,

мать отрыдала, замяли скандал.

Вскоре подельники стали судачить:

"Как же нас выпасли? Нет, не иначе

всех под наркозом мальчишка и сдал."

Сами трепло — но с себя же не спросишь,

льют на безвинного грязи ушат!

Был свой пацан, а теперь "подвопросник".

«Чёрные» в кипеш — вопрос-то серьёзен.

А на "централе" решать не спешат.

"Кум" весь извёлся — пацан на "морозе",

зыркает волком, того и гляди,

бучу подымет — такой не елозит.

Дядя Серёжа, в расчёте на дозу,

машет майору: "Сюдой заводи!"

— Двадцать персон на двенадцать квадратов.

Падай под шконку, не тронут, не ссы!

Ну, извини, брат — чуток жестковато...

"Главное, выспаться. Тёплая хата.

Сверху сосед — борода и усы.

Книжку читает. Наверное, здравый.

Вкусный обед приволок баландёр.

Кормят богато. Кащей сухощавый,

в авторитете — прогоны, малявы.

Он бы подельникам фары протёр..."

— Вот что, малой, отпишу-ка "централу",

что за дела, мол? Пускай разберут.

В наших местах не такое бывало.

Сам тут ещё повидаешь немало.

Спи, отъедайся — плохой, да уют...

Переживёшь! Вот, куртяху подложим.

Свистнут — за пайкой своей подходи.

Да без нужды не высовывай рожу...

Добрый, обдолбанный дядя Серёжа

гладит котёнка на впалой груди.

Жить "под вопросом" в пятнадцать непросто.

Глянуть — мужик, на улыбку скупой,

чуть заиграется с кошкою пёстрой —

с виду обычный весёлый подросток.

А под лопаткою — шрам пулевой...

Суд воровской состоится не скоро,

будет подарком "малява" ему.

Перечитав, подзовёт контролёра,

зло улыбнётся — и волком матёрым

выскользнет, дяде Серёже кивнув.

Кровью окрасив бетон на продоле,

кто-то ответит за "тухлый базар".

Суд, пара лет — парень выйдет на волю.

"Пикою" в печень однажды заколет

дядю Серёжу торчок-санитар.

Февраль 2015 года. Где-то в России

Трасса пуста. Начинается вьюга.

Ломит затылок злой холод ствола.

Насмерть раскладом таким перепуган,

встав на колени, скулит шоферюга.

Фура уехала. Банда ушла.

— Старый, живее!

                                  Водила — с медведя —

давит слезу с безнадёжной мольбой,

зная, что смерть ожидает в кювете:

"Братцы! Помилуйте!" Дескать, уедет

к дальней родне, и на месяц — в запой...

— Может, не надо? Дед вроде неглупый.

— Сдаст! Посмотри, так и вьётся ужом!

Старшему младший, глазёнки потупив:

— Батю я вспомнил...

                                       — Соплями не хлюпай!

Живо в машину! Водила, паш-шёл!..

... Слушай, пацан! Помню, в пятом судили

банду, что трассу взяла в оборот.

Сдал шоферюга, такой вот мудила,

по восемнадцать ребятам светило,

а сердобольному скинули — год!

Стал он ханыгой, в крутые не гожий,

двор подметал под овчарочий лай.

Помню, говаривал дядя Серёжа:

"Если ты гриб — твоё место в лукошке,

если бандитом назвался — стреляй!"