Джону Фаулзу посвящается 10/10

                                                                             „Мы были призваны в глухую глубину,

                                                                              В мир дев морских, в волшебную страну,

                                                                              Но нас окликнули - и мы пошли ко дну.“

                                                                                                                                        Т. С. Элиот

                                 I

Шел мелкий дождь. Вилась дорога к парку.

Две женщины болтали по душам.

Фонарь светил опасливо неярко —

Со всем, что нужно, выручил «Ашан».

В прицеле фар сгорало любопытство,

Обрывки в прессе желтых новостей,

Из-под колес скулило песье детство,

Немой клаксон вжимался в длинный день.

Ладонью ветка в форточку стучала,

Предупреждая, в ужасе крича –

Листве опавшей сумрачно дышалось,

Просила остановка кирпича.

Рольставней воск заело на работе,

Код Бэнкси лихо взламывал вандал –

Жесть громыхала мурку на свободе,

По кругу поезд публику катал.

Действительность нашла себя в деталях,

Механиком отложенных для грез –

Свернулась штукатурка, холодало,

Пустой киоск газетным мхом оброс.

Билборды застолбили страх о СПИДе,

Пар прачечной на воздухе робел.

Воздушный змей свил радиообитель,

В дверях шторм оседлавшие1 хрипел.

                             II

За тротуаром зеркало следило,

Сошлись три вещи: время, место, грязь.

Того не зная, юность проходила,

Ненужная выстраивалась связь.

Бинты предупредительно и мягко

Запястья от увечий берегли –

Сон набухал голодною пиявкой,

В люк вывернуло изгороди клин.

                            III

Невидимое смутно оформлялось

Порхающими крыльями полей — 

Тень без воображения топталась

За фурами транзитных тополей.

Шли из кино случайные гуляки,

Стемнело — все устроилось само —

Дышали хлороформом бензобаки,

Тек пластырем ручей перед зимой.

Сад хрустко распаковывал игрушку,

Коллекционный бури экземпляр —

Выцеливая белую подушку,

Звенел, и не решался сесть комар.

                           IV

Свободный стиль постель воображала,

Застигнутая шелестом ключей.

Глухая ночь в лоб каменный стучала,

Скреблась в несуществующую щель.

                             V

Цветет в уютном гнездышке покой,

Щебечут мюсли, чашка с Че Геварой.

Слюнявя сон, день выдался с ухой –

Стирая пот, ар брют хозяйка варит.

Я буду через двадцать лет иной.

Заброшу кисти, тяглое искусство –

Глаз радует токайское вино,

Не вес картины, а характер бюста.

Нет миру дела до моих проблем.

Что думают знакомые, родные? -

Я ем, он нем, мне скучно у Милле.

Все дни зимой - за праздник, выходные.

                          VI

Клариса и Лаура, кто еще?

Я? Почему? Тропинка упиралась

В холщовый пруд, наброшенный мешком,

Так Еву, верно, вывели из рая.

Еще пожить... что вспомнит мой двойник -

Состарюсь, баба, чистая рубаха,

Друг или враг, в некрополе пикник,

И привкус гнева, сотканный из страха.

Как мне удрать? Единственный вопрос.

Во всем сильней, а драться не умею.

Вот если бы гость, правда, в камень врос –

Попробовать обнять его за шею?

                          VII

Любой каприз. Прогулку попрошу.

Жизнь без людей, зато полно одежек.

Деликатесы… я с трудом дышу.

Безликий мастер оловянных ложек.

Раб мерзкой лампы. Негодяй и лгун.

Болтаю, словно с выдубленной кожей.

Здесь оставаться дольше не могу.

Случайный ловкий дьявольский прохожий.

Зачем он есть? В чем замысел творца?

Стыд, тяжкий бред, ложь непосильной ноши.

Личинка света в черточках лица.

Попробую. Он внутренне хороший.

                         VIII

Предчувствие беды не оправдалось.

Звенела напряжения чека.

Ошибка мира в клетке заключалась.

Делили раку жертва и слуга.

Отрезав путь, дышало тело близко,

Чужому отдавалась нагота — 

Хрустел испуг межпозвоночным диском,

Вмуровывалась в немощность Пьета.

Каминной тьмой командовал Вин Дизель,

Отшатывались звездные врата,

Почуяв смутно силу Моны Лизы,

Не отпускавшей парусника рта.

Стул ненавидел цепи длинных ножек,

Не в силах оторваться от корней –

Молитвенными помыслами сложен,

Подвальный грот попятился с колен.

На голый пол халата всплеск пролился -

Ключ впрыснутого в губы языка -

Злясь, Калибан зудящим взглядом впился -

Не смела, не могла творить рука.

                             IX

Пах полночи чернел оцепенело,

Въедалась в сырость сыворотка чувств –

От близкой тайны явь не опьянела,

Графин с вином раскачивался, пуст.

Рвались соблазна призрачные сети,

За чайный носик сыпалась пыльца -

Воспитывая бабочек, как дети,

Сбивала пепел лампочка с крыльца.

Засов двери завязан в крепкий узел –

Не попадая в сбивчивую прыть,

Гремел поднос из «Ричарда» Карузо –

Пожертвовать - не значит отпустить.

                            X

Сегодня я гуляла. Дивный сад.

Разросшийся от клубней мирозданья.

За ним поля, глухих холмов каскад –

Коростылем рыдает дура, Таня.

Под яблоней в корнях личинка спит.

Ее не знаю, spirit ощущаю –

Питательный белковый сонный спирт,

Резь камня в почках созревает к чаю.

Ветвей паучий сигаретный дым,

Могу курить, не разрешил снаружи –

Могильный камень бродит по родным

Костям, чей пепел вьюгой перестужен.

Страх Пуруши, закрыться изнутри,

Росянкой век захлопнуться инстинктам.

Русалкам полагается курить,

Тлеть на губах испуганным снежинкам.

                          XI

Не вижу. Не могу нарисовать.

Карандаши позор не заслужили.

От долгой лежки смятая кровать.

В черновиках «испанки» Эгон Шиле.

                              XII

Лежу ничком на плоском животе.

Утес парит, хендэ солярис снится.

Больничный червь в последней пустоте.

Боюсь случайно бабочкой родиться,

Нет никого, все живы и мертвы.

Нет вдохновенья, дуновенья ветра –

Сон разума, клыкастая чуфырь,

Плотины дев стирают стоков гетры.

Не знаю место, вкус не узнаю.

Я в комнате, боль повторится снова.

Вода молчит, я мертвый воздух пью,

Бородачи Буонарроти, совы.

Я - в голове, я - в квантовом огне.

Одновременно, неосуществимо,

Настольный теннис тела на войне -

Фроттаж сосков и скальпель херувима.

                            XIII

Хотелось солнца. Градусник кипел.

Не отпускало, ныло под лопаткой.

Поземка в горле. Врач бы не успел.

Бязь не страшилась нового припадка.

Осунувшись, притихший дом тупел,

Унижены испорченные вещи

Дешевкой ваз, лишенных вкуса тел — 

Фахверковый дом - старый, не зловещий.

                             XIV

Мир изменился. Только бы наверх.

Жизнь будет новой, полной разных смыслов,

Открывшихся за занавесом век –

Без фокусов замка и механизма.

Несовершенны, не завершены –

Не глина, не поэтому, не Гумберт,

Преображеньем сны заражены,

И Бога нет, есть рыхленькая клумба.

Там много нас, и женщина его,

Спасение - не вызов неотложки –

Тьма жмурилась, ведь я была нагой –

Бах расширял сознание дорожки,

Вибрировала съемная игла.

Пластинка всколыхнула мертвый осмос.

Постель воспоминанием жила,

Над плащаницей знака переноса

Склонение дыхания росло.

Перетекала в скорость масса тела –

Дневник забросил кельи ремесло –

Нимб наволочки. Лампочка вспотела.

                           XV

Поодиночке вещи уходили,

Не попрощавшись с прочими, в себя.

Цветы прикосновение любили.

Прикладывалось зеркало к губам.

Осталась воля в смазанном портрете,

Его рука, неидеальность черт.

Все то, за что бесцельно любят дети,

Чужой не отправляется конверт.

                              XVI

Задуманное дело оправдалось.

Дней насекомых вязкое кино.

Любовь не получилась, и пропала,

Работало зимы веретено.

Восставший взор карабкался к задвижке,

Свободней стало в комнате, светлей.

Прожектором светило солнце с вышки,

Алмазной крошкой сад переболел.

Лучи, коснувшись лба, закостенели.

Не видя смысла мрамор сторожить,

Проклеил окна, просмолил панели,

Снес кокон вниз, не в силах прошлым жить.

Рой фотографий, сны напоминали

О весе, росте, признаках в толпе —

Другие фритилларии порхали,

Считалочки сидели на трубе.

Примечания

1. Песня группы Doors “Riders on the Storm”